Осип Мандельштам - Олег Лекманов

Кажется, никому еще не приходило в голову оспаривать решающую и героическую роль Надежды Яковлевны в деле сохранения литературного наследия Осипа Эмильевича Мандельштама. Хотя это, понятно, не означает, что корректному текстологическому и литературоведческому анализу не могут быть подвергнуты предложенные ею варианты отдельных Мандельштамовских строк или, скажем, отстаиваемая Надеждой Яковлевной композиция воронежских стихов поэта: уникальность бытования текстов Осипа Эмильевича в последние годы его жизни и особенно – после его гибели – чрезвычайно усложняет проблему адекватного издания собрания сочинений Мандельштама, но отнюдь не отменяет ее.

Значительная роль Надежды Яковлевны как летописца Мандельштамовской жизни и советской действительности в целом, безусловно, признанная ее прижизненными читателями, в обход цензуры перепечатывавшими и распространявшими ее книги, время от времени яростно оспаривалась, особенно часто – в последнее десятилетие.

И всегда как—то так незаметно получалось, что роль Надежды Мандельштам – «хранительницы» в итоге заслонялась в глазах негодующих оппонентов ее ролью «сказительницы». Только этим можно объяснить, например, гневную отповедь, которую обратила к вдове Мандельштама Лидия Корнеевна Чуковская: «Достоинство человека измеряется тем, в какой мере он не заразился бесчеловечьем, устоял против него. Надежда Яковлевна ни в какой степени против него не устояла».[970] Или следующее категорическое высказывание Эммы Григорьевны Герштейн: «…если мы будем судить о поэте по книгам его вдовы, вместо того, чтобы судить о его жизни по его книгам и высказываниям, мы никогда не доберемся до истины».[971]

Действительно, во «Второй книге» и особенно в «Книге третьей» Надежда Мандельштам зло и не всегда справедливо высказалась о некоторых своих современниках. Впрочем, она и сама – «человек донельзя страстный и пристрастный»[972] – ясно сознавала, что быть всегда объективной и доброжелательной – не ее удел. Вспомним автохарактеристику из последнего письма Надежды Яковлевны Осипу Эмильевичу («…я – дикая и злая…») или, например, – фрагмент ее покаянного письма Борису Кузину от 26 апреля 1939 года: «Я, конечно, никогда не скрывала от вас, что я невыносима. Теперь вы окончательно в этом убедились».[973]

Единственная возможность, которая предоставляется современному читателю и исследователю – это дотошное сопоставление фактов и событий, как они приводятся Надеждой Яковлевной, с версиями ее оппонентов и с подтверждающими или опровергающими эти версии документами эпохи. Возможно, в итоге выяснится, что это – книги не столько мемуарного, сколько художественно—публицистического жанра. Будущему комментатору академического издания мемуарной трилогии Надежды Яковлевны Мандельштам еще предстоит погрузиться «в гущу отношений, сложнейших, часто непонятных, требующих серьезного исторического и нравственного изучения», как писал по сходному поводу несравненный мастер подобного рода реконструкций Натан Эйдельман.[974] Жаль, конечно, что полемика большинства критиков Надежды Мандельштам с автором «Воспоминаний» и «Второй книги» получилась заочной. Так, талантливый мемуарист и литературовед Эмма Григорьевна Герштейн опубликовала свои инвективы в адрес Надежды Яковлевны много лет спустя после смерти вдовы поэта и рассчитывать на ее ответ не могла.

При этом современному читателю очень важно удерживаться от соблазна становиться союзником Эммы Герштейн или Надежды Мандельштам. «Вы понимаете – там, в тот час они были вместе; а нас там не было. И я, тогда еще не родившийся, кто я такой, чтобы принимать сторону одной из них против другой? От души прилагаю к себе самому ахматовскую формулу: «Его здесь не стояло»».[975] К этим рассуждениям С. С. Аверинцева стоит прислушаться всем нам, читателям и филологам нового поколения.

В 1964 году, при деятельном участии Анны Ахматовой, Фриды Вигдоровой и семьи Шкловских, Надежде Яковлевне удалось восстановить свою московскую прописку. В 1965 году у вдовы Мандельштама появилась собственная кооперативная однокомнатная квартира в столице, на первом этаже, по адресу: Большая Черемушкинская улица, д. 14. Здесь вокруг Надежды Мандельштам постепенно сплачивается «свита» ее младших друзей и помощников. Кроме того, «один за другим появляются иностранцы—литературоведы, уже понявшие значение поэзии Мандельштама. В один из вечеров Надежда Яковлевна знакомится со священником Александром Менем, который становится ее духовным отцом» (Ю. Табак).[976]

Пятого марта 1966 года умерла Анна Андреевна Ахматова, так и не успевшая, как собиралась, посвятить Надежде Яковлевне отдельный очерк – «Нищенка—подруга» – в своей давно задуманной мемуарной книге «Пестрые заметки».[977] «Наде, то есть почти самой себе». Так надписала Ахматова вдове Мандельштама свой поэтический сборник «Бег времени».[978] А Надежда Яковлевна писала Ахматовой 8 мая 1963 года из Пскова: «Мне нечего говорить о том, как я Вас люблю, как я счастлива, что у Оси есть такой несравненный друг, и о том, какую жизненную силу я получила от Вас».[979]

Воспоминаниям об Ахматовой и размышлениям над феноменом ее личности был посвящен первоначальный вариант «Второй книги» Надежды Мандельштам, писавшийся в том же 1966 году.

«Бесконечно работоспособная Надежда Яковлевна, получив напечатанные в Париже воспоминания, легла в постель и заявила, что свой долг выполнила и хочет „к Оське“. С тех пор и до самой смерти она почти не вставала с кровати», – свидетельствует Ю. Табак.[980] «Помню, что как—то, когда мы приехали к Надежде Яковлевне в гости, она сказала: „Теперь я могу умереть спокойно. Архив Оси далеко и в надежных руках“», – дополняет Алексей Арене.[981]