Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова

баню, где спрятана рация. Около бани круглый прудик с берёзкой на холме. Дальше огороды, потом лес.

В огороде копались две женщины в надвинутых на лоб платках. Старые или молодые — издалека не разобрать. Перевернув пласт земли, одна из них поднесла ладонь к глазам, вгляделась в дом деда, из которого выходил фашист, и выразительно покачала головой.

— Манька Белова, — сказал дед, возникший у Кати за спиной. — Злющая, ровно крапива. Ты с ней не разговаривай. И вообще во двор старайся не выходить, а я всем буду говорить, что ты после смерти матери маленько умом тронулась. И вообще, давай условимся, Надюшка, — никаких вопросов. Меньше знаешь — целее будешь. Мне твоего предшественника на всю жизнь поминать хватит. Хороший был парнишка, но сунулся куда не просят и спалился.

— А что с ним случилось? — холодея от того, что сейчас услышит, спросила Катя, хотя помнила разговор о судьбе своего предшественника перед вылетом. Но хотелось услышать из первых уст, а вдруг он погиб от шальной пули или был убит в бою.

— Повесили его фрицы, — сурово оборвал разговор дед с хрипотой в голосе. — Пойдём-ка, я тебя покормлю, небось проголодалась, а у меня караси жареные к твоему приходу.

Несмотря на большое тело, дед двигался бесшумно, словно кошка, и движения его были ловкие, уверенные.

Открыв печную заслонку, он вопросительно зыркнул на Катю из-под кустистых бровей:

— Печку топить умеешь?

Она улыбнулась:

— Да я деревенская, почти местная, — но тут же прикусила язык, вспомнив инструкцию: никому ничего о себе не рассказывать, даже косвенно.

Но дед, казалось, пропустил её оплошность мимо ушей и брякнул на стол большую чугунную сковороду с красноватыми тушками карасей, густо посыпанными нарезанным луком.

У Кати потекли слюнки. Она вспомнила, что не ела почти сутки, и последним обедом была гречка с тушёнкой в аэродромовской столовой. Когда девушка-подавальщица в голубом лётном комбинезоне поставила перед ней компот, Катя уже очень спешила, поэтому она выпила взвар на ходу, даже не сказав спасибо.

Караси с хрустящей запёкшейся корочкой таяли во рту. Такая вкуснота получается только в русской печке. Разомлевшая Катя подчистила сковороду корочкой хлеба и отхлебнула чай:

— Дедушка, а часто к тебе немцы заглядывают?

Он усмехнулся:

— Знамо дело, я ведь полицай.

Катина рука с кружкой описала дугу, остановившись на полпути.

— Холуй, — с нажимом повторил дед, — а ты, стало быть, холуёныш.

— Холуй? Полицай?

Дед пожал плечами:

— Не заметила разве чёрную шинель с папахой в сенях?

Катя покачала головой:

— Нет.

— А должна всё подмечать, словно у тебя сто глаз и сто ушей. Иначе грош тебе цена в базарный день как подпольщице.

Справедливые слова острыми иголками вонзались Кате в душу. Разведчица называется! Она потёрла загоревшиеся щёки.

Дед хитро сощурился:

— Видела гауптмана? Настоящая тварь! Не сосчитать, сколько наших на тот свет отправил. Каждую неделю в фатерлянд посылочки отправляет своей фрау. Гребёт всё, что под руку попадает — битую птицу, подушки, мёд. Не поверишь, однажды даже банку дёгтя отправил. — Дед почесал бороду. — Редкостная сволочь. А я его спас, когда он под бомбёжку попал. Их там много, немчуры, валялось, а я себе этого выбрал, потому как чин, герр офицер. Домой его приволок, кровь остановил, за фельдшером сбегал. Не будь меня, скакал бы гауптман сейчас на деревянной ноге. Хотя, сказать по правде, я бы ему обе ноги отстрелил, пускай бы жил обрубком и каждый день слезами обливался.

Гауптман потом про меня начальству доложил: есть, мол, такой старик, который ещё в Первую мировую в Германии в плену был. На него можно положиться. — Он посмотрел на притихшую Катю и, протянув руку, погладил её по голове. — Ты ему, внученька, при встрече книксен делай, ну, приседай помаленьку. Он будет доволен.

Вот так-то, Надюшка. Сожми губы и терпи. Работа у нас с тобой такая[51].

* * *

Ноябрьский ветер сеял на землю мелкую снежную крупу, будто кто-то рассыпал мешок манки. Крытые дранкой крыши изб сливались с вечерним сумраком. Иногда в темноте окон мелькал тусклый свет и сразу пропадал — жители берегли керосин для зимы. Дробя хрупкую тишину, лениво лаяли собаки, которых ещё не успели перестрелять немцы. Пахло лесом и печным дымом.

Дед сидел на пороге предбанника и курил толстую самокрутку. Вроде как отдыхал после парной, но на самом деле охранял Катю. Вот уже месяц они выходили на связь три раза в неделю, и весь этот бесконечный месяц Катя маялась в четырёх стенах и училась терпению. Она горько думала, что если бы штаб попросил отчёт о проделанной работе, то самым большим достижением оказалась бы заново побелённая печь и генеральная уборка дедовой избы, а когда к деду приходили немцы, то она мышкой шмыгала в чуланчик и садилась подрубать простыни большой ржавой иглой.

В тесной бане было полутемно и влажно. Жар от горячей печки-каменки поднимался к потолку, уходя в дыру трубы. Чтобы не упариться, Катя уселась на пол и настроила рацию на волну Центра. Сегодняшняя сводка была длинной, в десять минут, как обычно, не уложишься. Она надела наушники и перенеслась в пространство на том конце связи. Интересно, кто принимает их шифровку — парень или тоже девушка?

Телеграфный ключ выбивал точки и тире, которые за сотни километров отсюда сложатся в буквы и цифры. Сводку положат на стол в штабе армии, и, может быть, на следующий день Совинформбюро сообщит стране, что партизанский отряд пустил под откос три состава с танками и отбил у фашистов группу военнопленных.

Катя подстроила частоту и сосредоточилась на приеме инструкций.

«Срочно связаться с Ивой. Пароль: “Ранние нынче холода”, отзыв — “Надо запастись дровами”».

Интересно, кто это Ива? Снимая наушники, Катя мысленно нарисовала образ красивой девушки и вздохнула: кто-то каждый день рискует жизнью и защищает Родину, а кто-то молчком сидит на привязи, как цепная собачонка, и выстукивает азбуку Морзе. Представив собачонку с ключом в лапах, Катя фыркнула и тут же сердито поёжилась: «Ничего, дед упорный, а я ещё упорнее, выдержу его молчанку».

В действительности дед Тимофей с ней разговаривал, но только о домашних делах или о рыбной ловле. Он ходил проверять садки каждый божий день, возвращаясь домой с корзиной серебристой рыбы. О работе ни-ни, словно она не радистка-разведчица, а эбонитовый телефонный аппарат для связи с центром. Не будешь же беседовать с корпусом или диском набора номера?

Кадку, под которой прятали рацию, ставил на место дед.

Приоткрыв дверь, Катя окликнула:

— Дед Тимофей!

— Ась? — Дед скрипнул досками предбанника и вдруг зло