Крейсерова соната - Александр Проханов

Фонтан среди сквера напоминал огромный кубок, в котором бурлило рубиновое, золотое, зеленое вино. Взлетали и лопались шипучие пузыри. Из каждого изливались на поверхность, некоторое время держались, а потом исчезали таинственные знаки и письмена, словно рассыпанный алфавит исчезнувшего языка.

Аня подняла лицо в черное ветреное небо, и над крышами, низко, волнуясь, проплыл красный дракон, по кольчатому телу которого было начертано непонятное слово «самсунг». Дракон, пылая, вздрагивая, словно алая небесная река, исчез за крышами, и там, где он скрылся, возникло красное туманное зарево.

Аня не замечала, что постоянно улыбается, созерцая эти таинственные луны, яркие в темноте светила, вышитые жемчугом по черному бархату изображения рыб, цветов, диковинных существ, какие могут явиться только во сне, когда в спящие глаза нежно дует наклонившийся над тобой чародей. Не замечала и того, как вокруг нее, созерцая подсвеченные строения, собираются люди, – ночные прохожие, обитатели города, которым не сидится дома в час ночной темноты. Эти люди, по одному или группами, стояли, подняв лица к фасадам, похожим на галлюцинации и разноцветные сны, и тихо смеялись. Смеялась беззвучно красивая длинноволосая женщина с утомленным бледным лицом. Смеялся офицер, закрыв глаза, похожий на ребенка. Смеялся священник в бархатной скуфейке, подняв вверх золотистую бороду. Повсюду раздавался сладкий смех, словно люди надышались наркотических испарений, источаемых в волшебном саду, испили отвар веселящих грибов, наслаждаются дивным сладостным опьянением.

Это и были испарения. Здания, выбранные Модельером в различных районах города, озаренные лучами специальных лазеров, окрашенные прожекторами со специальными светофильтрами, начинали источать веселящий газ, в малых дозах вызывающий в людях головокружение и безотчетный смех, а в больших – приводящий к параличу мозга, в котором вдруг возникает кошмарное видение черно-фиолетового мохнатого паука, сжирающего мысли.

Эта колдовская химия была обнаружена Модельером в книгах индусских магов, которые на берегах Ганга с помощью тайных добавок возжигали многоцветные костры, превращавшие древние храмы в громадные светящиеся цветы. Тысячи опьяненных мужчин и женщин, закрыв глаза, входили в ночную реку и плыли, оглашая Ганг нескончаемым смехом.

Теперь, едва на Москву опускалась ночь, и над городом расцветал волшебный озаренный сад, на улицы и проспекты выезжали бесшумные крытые фургоны с оранжевыми мигалками и надписью «Юморина». Машины двигались от одного озаренного здания к другому, останавливались среди смеющихся, погруженных в лунатический сон людей. Молчаливые химики в защитных костюмах и масках приближали к смеющимся ртам длинные трубки, улавливали веселящий газ, накапливали его в специальных баллонах, что скрывались в глубине фургона. Крохотные манометры показывали давление, степень наполненности газом. Машины курсировали по городу в течение целой ночи, исчезали при первом утреннем свете, как исчезают демоны при блеске зари.

Аня блаженно улыбалась, стоя на набережной перед огромным изваянием Петра Великого. Он был освещен таким образом, что казалось, будто поминутно меняет облачения: то оказывался в голубом камзоле с золотыми пуговицами и алой перевязью для шпаги, то накрывался пурпурным плащом, из-под которого выглядывал бархатный черный жилет с серебряной звездой командора, то представал закованным в сияющие стальные доспехи, или вдруг выглядел совершенно голым, с могучими ляжками, круглыми, в полнеба ягодицами и мощным, указывающим на запад фаллосом. Отражение на воде переливалось всеми цветами радуги, словно в реке, у подножия памятника полоскался огромный павлин.

Аня наклоняла голову, ловя переливы золотого и синего. Не заметила, как бесшумно подкатил фургон с надписью «Юморина», бросая на землю оранжевое перо от «мигалки». Из фургона выскользнули два юмориста в белых балахонах и респираторах, из телепрограммы «Городок», набросились сзади на Аню, наложили на лицо маску веселящего газа, повернули вентиль баллончика до средней отметки. Аня почувствовала укол в мозг, и что-то ужасное, косматое, чернильно-фиолетовое зашевелилось в сознании, и она лишилась чувств.

Очнулась в застенке, лежа на топчане, под каменным сводом, в котором ярко и беспощадно горел зарешеченный светильник. В булыжные стены были ввинчены кольца, свисали цепи, крюки. Стояло темное, из прокисшего дерева колесо. Виднелся ворот с веревкой, перекинутой через высокое колесико под потолком. На столе были разложены клещи, секаторы, отточенные спицы. Жутко блестела хромированная пила для перепиливания костей. Тут же лежал молот, каким дробят коленные суставы, и воронка из оцинкованного железа, сквозь которую в горло заливают свинец. Вмурованный в стену, пылал очаг, и в нем краснели раскаленные шкворни.

Аня поняла, что случилось нечто ужасное, она оказалась во власти злодеев, которые начнут ее мучить, и ей уже не выйти отсюда живой.

«Где ты? – позвала она мысленно Плужникова, посылая ему сквозь стены каземата свою мольбу и любовь. – Знаешь ли ты, что случилось со мной?..»

Скрипнула на несмазанных петлях тяжелая железная дверь. В застенке появилась огромного роста женщина-палач, в гимнастерке, под которой раздувались тяжелые груди, с толстым животом, перепоясанным военным ремнем, с засученными рукавами, из которых выступали здоровенные ручищи с сильными синеватыми пальцами и черными ногтями, какие бывают у чистильщиц рыбы на заготовительных пунктах. При всей ужасающей внешности эта жестокая женщина, с головой, напоминающей волосатый булыжник, показалась Ане знакомой, будто они где-то встречались.

– Ну что, оклемалась, шлюшка? – ощерилась баба-палач, показывая желтые зубы. – Хорошо жрешь водку, прямо из горла, не закусывая.

Аня села, свесив с железной кровати ноги, глядя на круглые стальные защелки, куда вставят сейчас ее щиколотки и запястья и приступят к мучениям.

– Ну говори, где твой хахаль? Умеешь трахаться, умей давать показания…

Женщина оглядывала Аню с ног до головы, словно примериваясь, как ловчее начать сдирать с нее одежду, душить и мять ее трепещущее тело, урчать и надкусывать ее плоть желтыми зубами.

– Хахаль твой убит в уличной драке и лежит сейчас в морге с проломленной головой. Скоро поедем на опознание… – произнесла женщина, касаясь лежащих на столе клещей, какими вытягивают жилы и отламывают пальцы. Но как ни ужасно было Ане, она почувствовала, что истязательница лжет. Милый ее жив, они его не схватили, оттого и хотят, чтобы она указала на след.

– Ты нарушила закон «О золотовалютных резервах». Подучила птицу-голубя воровать золото и нести золотые яички, а за это, сучка, – тюрьма. Ты нарушила закон «О переписи населения». Мы насильно приведем тебя к переписи. Поставим тебе на лоб штампик в виде маленького черненького паучка. Ты забудешь обо всем, потому что в твоей голове станет копошиться и ворочаться черный паук, выпивая каждую твою мысль, и ты отучишься думать…

Жестокая баба поглаживала синеватыми пальцами шприц с иглой, в котором находился какой-то едкий зеленый раствор и плавала маленькая мертвая ящерица. Аня боялась предстоящих страданий. Но мольба ее была о том, чтобы враги не изловили Плужникова и он ушел от погони.