Крейсерова соната - Александр Проханов

– Чудо!.. Великое чудо!.. – раздавалось вокруг Плужникова. А он, почти лишенный чувств, опустошенный, держась за церковные стены, пошел к выходу – на воздух, в студеный осенний день, где в холодном солнце стояло безлистое дерево, и ссорились нищенки, брел от церкви по проспекту, заметил, что запястья у него в порезах, из них сочится кровь, падает каплями на асфальт. На ногах, под брюками, тоже горели порезы. В башмаках было жарко от крови.

В церкви появилась растрепанная седовласая женщина, в обносках, в мужских, на босу ногу, ботинках, обращалась к народу:

– Русский Праведник совершил великое чудо!.. Пришел в Москву Русский праведник нам во спасение!.. Он беса гонит и Москву спасает!.. Мне бес матку съел, но я его выхаркала!.. Здесь был Русский Праведник!.. Слышите, воздух цветущими липами пахнет!.. Слышите, колокола сами собой звонят!..

На колокольне, вход на которую был заперт, запели колокола. В воздухе заблагоухало медом, как если бы голое, стоящее перед церковью дерево оделось цветами и в них гудели сладкие пчелы.

Запинаясь, запахиваясь в рубище, Нинель бежала по проспекту, глядя на кровавую росу, старалась по красным, разбрызганным на асфальте каплям разыскать Русского Праведника.

Плинтус был поражен известием о гибели Мэра, который упал в огне, как подбитый в московском небе «Хейнкель». Гипофиз, орган тайноведения, поведал Плинтусу, что сбил его Модельер, и предательство Мэра, которым тот хотел откупиться, выдавая с головой Плинтуса, лишь приблизило смерть. Мэра хоронили на Луне, где с некоторых пор стали погребать лучших людей России. На похороны в Море Дождей съехались несчетное множество воров в законе, лидеров организованных преступных группировок, валютных проституток, тележурналистов с ТВЦ, азербайджанских магнатов, чеченских банкиров, московских татов, знаменитых певцов и артистов, строителей канализации, держателей автопарковок, защитников русского Крыма. Вокруг свеженасыпанной могилы Мэра столпились такое количество людей в черном, что с земли это выглядело, как лунное затмение. Наблюдая по телевидению церемонию похорон, установление могильной плиты с эпитафией: «Ты на земле прожил с большим размахом и обернулся лунным прахом», – Плинтус на всякий случай решил превратиться в улитку, скукожился, спрятался в хрупкий завиток ракушки, прилип к тыльной стороне капустного листа и затаился, неделями сидел недвижно, боясь, что его достанет клюв какой-нибудь прожорливой птицы. Но постепенно, когда отшумели на Луне поминки и осела могила из пепельного лунного туфа, Плинтус вознамерился покинуть убежище.

Сначала из нежной ракушки высунулись крохотные чутки рожки с капельками клея на концах, пощупали ближнее пространство, убеждаясь, что угроза отсутствует, с помощью ультразвука осмотрели более дальнюю окрестность, но и там не таилась опасность. Вслед за рожками выглянул язычок слизистой плоти, который переливался как нефтяная пленка. Язычок увеличивался, набухал, покрывался розовыми пузырями, ярко-зелеными складками, золотистыми вздутиями. Это был знаменитый зоб Плинтуса, который всегда шел впереди, прокладывая ему дорогу. Зоб стал огромным, вывалился, словно огромный ком пластилина, и вслед за ним, прилепившись горлом, показался его обладатель. Небольшого роста, в чалме, с пухлым животиком, удобно поместившимся в нетесном корсете, с разновеликими ногами в прекрасной ортопедической обуви.

– Вот и я! – сказал Плинтус, ощущая себя в новом состоянии. Заговор, в который посвятил его вероломный и безвременно почивший Мэр, оставался в силе. Были живы и все так же упитанны и свирепы красноглазые андалузские быки. Был надежно укрыт на Тверской-Ямской блистательный тореадор Эскамильо, он же баскский сепаратист, готовый нанести Счастливчику удар возмездия. И этот заговор надлежало теперь привести в исполнение ему, Плинтусу. А уж он был мастер изящных интриг с кровавым концом! Закутавшись в плащ, приклеив бороду, заслоняясь набухшем зобом, который был похож на огромный целлофановый пакет с цветной ватой, он отправился на 1-ю Тверскую-Ямскую, 22, где размещалась модная галерея «Реджина».

В залах были развешены работы кумира московского постмодерна под общим названием «Мир глазами мертвого художника»: здесь была огромная свиноматка, присевшая на шпиль Московского университета, множество черных энергичных жужелиц, бегущих по телу дремлющей обнаженной женщины, большие поганки, вырастающие из трещин асфальта посреди Кутузовского проспекта, старомодные кассовые аппараты, несметной стаей летящие на фоне вечернего московского неба, а также тележурналист Крокодилов, известный своей лютой ненавистью к коммунистам и любовью к черному налу, нежился в кровати с любимцем-крокодилом, причем крокодил был в бюстгальтере. Тут же в колбе, заспиртованное, находилось глазное яблоко мертвеца, в котором, по-видимому, дремали представленные на выставке образы.

Плинтус нашел Эскамильо сидящим в зале, в скромной одежде смотрителя выставки, и лишь из обшарпанного рукава выглядывала золотая нитка его блистательного облачения.

– Ты готов? – Плинтус остановился поблизости.

– Баски всегда готовы, – был нетерпеливый ответ.

– Быки помыты, рога отточены?

– Утром были отточены, – дерзко ответил сепаратист.

– Готовься, коррида завтра! На большой арене, после краткого выступления твоего единородца певца Баскова, ты сразишь быка, отсечешь ему голову, держа за мохнатое ухо, понесешь к трибуне Президента. В это время оркестр заиграет победный марш, а пиротехники устроят ослепительный фейерверк. Когда ты протянешь голову Президенту, а потом пронзишь его шпагой, пиротехники устроят дымовую завесу, под прикрытием которой ты скроешься. Тебя доставят в Чечню, к грузинской границе. Там наш договор утрачивает силу. Мы больше не знакомы. Деньги переведены на счета в Сан-Себастьяно. Вопросы есть?

– Только один… Личного характера…

– Мы же договаривались, ничего личного…

– Пока я бездействовал и мне приводили русских девушек, которые с распущенными волосами пели песни о водителе русского дилижанса, замерзшего в степи, я влюбился. Среди девушек была та, чье имя донна Стеклярусова. Она вдова мэра северной столицы и член Совета Федерации от маленького гордого народа тувинцев. Мы долго говорили с ней ночами и выяснили, что баски – это тувинцы Пиренеев, а тувинцы – это баски Саян. Мы решили соединить наши судьбы. Донна Стеклярусова, по пылкости не уступающая испанкам и даже во сне напевающая: «У любви, как у пташки, крылья…», – хочет обвенчаться со мной в Испании, где у нее много недвижимости. Вы должна обеспечить ей выход к грузинской границе. Я совершаю свой подвиг во имя нее…

– Все будет сделано, Эскамильо. Я знаю Стеклярусову. Она только что вернулась из Непала, где недолго побыла замужем за принцем, до этого, едва оправившись от вдовства, вышла замуж за боксера Тайсона, с кем и прожила счастливые четыре раунда. Обещаю, вы вместе исчезнете в дыму. Надеюсь, вам предстоит долгая и счастливая жизнь втроем.

Эскамильо благодарно кивнул и погнал прочь из зала старушку в буклях, попытавшуюся было стянуть колбу с глазом. Расстались не прощаясь.