Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер

Мимара потянулась к ней и сжала её руку.

– Я до сей поры не понимала этого, – сказала она.

Эсменет подняла на неё полный смирения взор – такой, что бывает у потерпевших неудачу матерей и любовников. Дыхание давалось с болью. Улыбка дочери показалась ей ослепительной – из-за неуместности в нынешней ситуации, из-за своей искренности, разумеется, но более всего из-за проглядывавшей в ней явственной убеждённости.

– Всё это время, с тех самых пор, как ты вытащила меня из Каритусаль, я наказывала тебя. Все страдания, что мне довелось вынести, я записывала на твой счёт… связывала их со смутным образом матери, меняющей свою маленькую дочь на монеты…

Эти слова сжали ей сердце безжалостной хваткой.

– Они сказали, что сделают из тебя ткачиху, – услышала она собственный голос, – но я, само собой, не верила им. – Глаза её стали раскалёнными иглами. – Золото было просто чёртовым довеском. М-мы были связаны, ты и я… мы голодали до кровоточащих дёсен, и я думала, что спасаю тебе жизнь. У них была еда. Да ты и сама видела их лоснящиеся лица. Пятна жира на этих их отвратных туниках… Их усмешки. Я чуть не грохнулась в обморок, думая, что ощущаю исходящий от этих людей запах пищи… разве это не безумие?

Но разве могли все эти терзания сравниться с обжигающим взглядом ребёнка?

– Ты говоришь всё это так, словно желаешь оправдаться, – молвила Мимара, улыбаясь и смаргивая слёзы, – и объясниться… однако полагаешь, что не заслуживаешь ни понимания, ни прощения…

Звенящая тишина. Оцепенение.

– Да, – сказала она. Сердце её гулко стучало. – Келлхус говорил то же самое.

– Но, мама, я же вижу тебя – вижу такой, какой видит тебя сам всемогущий Бог Богов.

Благословенная императрица Трёх Морей вздрогнула.

– Забавно, – сказала она, протянув руку, чтобы разгладить складки на простыне, – что ты говоришь в точности как и Он…

Улыбка – безумная и блаженная.

– Это потому, что он притворяется тем, кем я являюсь на самом деле.

– Ты мне больше нравилась, когда тебе было больно, – сказала Эсменет.

Взгляд её дочери не столько удерживался на ней, сколько, казалось, удерживал её – будто бы она существовала лишь до тех пор, пока Мимара могла её видеть.

– Ты знаешь… – изрекли возлюбленные уста. – Знаешь, о чём я говорю… и всё же не можешь даже слышать об этом.

Эсменет вдруг поняла, что уже стоит на ногах, повернувшись к дочери спиной, а всю её кожу жжёт стыдом и смятением.

– Возможно, тогда это к лучшему, – напряжённо сказала она, голос её почти сорвался на рыдание, казалось, будто её собственные лёгкие отказались в этом ей подчиниться.

– Что к лучшему?

Она повернулась, но не смогла заставить себя открыто и прямо взглянуть на свою обессиленно распростёршуюся дочь. Однако смогла принудить себя улыбнуться.

– Что лишь мы и остались друг у друга.

Эсменет могла смотреть только в точку, располагавшуюся где-то слева от беременной женщины. Пророчицы. Незнакомки… И могла лишь догадываться о том, что у той на лице написаны жалость и обожание.

– Мама…

Эсменет встала на колени и, взяв чашку с водой, приложила её к Мимариным губам, задаваясь вопросом о том, когда же она успела до такой степени омертветь от буйных поворотов своей судьбы. Столько несчастий… Если задуматься, то слишком много для одной-единственной души.

И всё же она здесь.

– Мама… – Взгляд женщины полнился нежной настойчивостью, какой-то материнской убеждённостью в определённых вещах. Она была сильнее. Она знала. С этого мига именно мать следовала за дочерью. – Ты должна позволить этому исчезнуть, мама. Прямо сейчас.

Скупая улыбка.

– Хмммм?..

– Мама… – Леденящий взгляд карих глаз, взирающих так, как не должны взирать очи смертного. – Ты прощена…

Ход жизни замедлился, а она словно бы застыла на острие самого раскалённого зубца самой раскалённой шестерни.

– Нет… – сказала Анасуримбор Эсменет с улыбкой, чересчур уж искренней на её вкус. Она вытерла щёки, ожидая почувствовать на своих пальцах слёзы, но не обнаружила там ничего, кроме сального пота истощения и тревоги. Куда? – задалась она безумным вопросом. – Куда же подевались все рыдания?

– Нет, пока я сама так не решу.

* * *

Воины Кругораспятия многое повидали на своём веку. За всю историю этого Мира мало было бойцов, до такой степени закостеневших в ратном труде. Для очень многих из них этот безумный поход через всю Эарву был лишь последним эпизодом целой жизни, проведённой в войнах и без остатка посвящённой насилию. Им доводилось праздновать победы. Им доводилось сталкиваться с неожиданными разворотами военного счастья – и даже с массовыми разгромами. Они насиловали, грабили и убивали невинных. Они жестоко забавлялись с взятыми в плен врагами. Им приходилось пробиваться сквозь град стрел и отбрасывать щитами и копьями сверкающий бронёй натиск рыцарей-Ортодоксов. Но им доводилось также и оказаться разбитыми, рассеянными и опрокинутыми. У многих были ожоги, а другие даже несли на теле воспалённые шрамы, оставшиеся от хлыстов колдовства.

И посему они не испытывали подлинного ужаса, глядя на стену Первого Подступа и готовясь к удару врага. В рядах их даже раздавались взрывы смеха, ибо владевшее воинами воодушевление вызывало к жизни разного рода скабрезности и остроты. Многие, увидев, как рушатся пласты каменной кладки, предвкушающе усмехались. Но весь их опыт и все умения, которыми они обладали, не смогли подготовить их к последовавшим событиям.

Среди всех инхоройских мерзостей никакая другая не была столь противоестественной, как башраги. Они изверглись из вырытых под землёй полостей и ходов, излились, словно поток нечистот, на сверкающее мясо людских народов, набившееся в теснину Тракта, – подволакивающие ноги отвратительные чудовища, обладающие огромными головами, заросшими космами чёрных волос, уродливыми строенными конечностями и облачённые в железные доспехи весом по меньшей мере в десять тысяч келликов. Люди в сравнении с ними казались не более чем взявшими в руки оружие и напялившими на себя кольчуги детишками. Даже самые высокие из тидонцев едва доставали им до локтей. Лишь нансурским колумнариям под началом генерала Тарпелласа, швырнувшим в чудовищ такое множество дротиков, что, казалось, их хватило бы, чтобы прикончить даже мастодонта, удалось на какое-то время сдержать этот ревущий натиск. Но отверстия в стене Первого Подступа продолжали изрыгать всё новых бестий, которые, топча воинов, бросались прямо в их ряды, визжа, рыча и размахивая тесаками шириною со щит. Никто не сумел удержать на своём лице усмешку под этим напором, но поначалу не было недостатка и в храбрости. Люди кололи тварей мечами, рубили их топорами и пронзали копьями. Но в узости Тракта было слишком тесно, башраги были слишком свирепы и слишком сильны, чтобы замедлить – не говоря уж о том, чтобы остановить – их неистовую атаку. Броня доспехов сминалась, словно фольга. Черепа раскалывались, будто глиняные горшки. Щиты пробивались и разрывались на части, как тонкий пергамент. Взмахи чудовищных топоров располовинивали не сумевших уклониться воинов и взметали их тела над вопящим и бурлящим воинством.