Деревянная книга - Юлия Гнатюк

Прихрамывая, спустился к линии прибоя. Волны, накатываясь, слизывали с песка следы и уползали обратно, оставляя на суше обсосанные леденцы гальки. Отойдя подальше, Вячеслав снял футболку, туфли, носки, подкатил брюки и ступил в воду, с удовольствием пройдясь по мелководью. Приятная прохлада напомнила ему хождение босиком по снегу. После той отчаянной прогулки в метель, острые языки стали называть его «наш Иванов». А он с удивлением отметил, что почувствовал себя лучше. Не сгибавшаяся до того нога впервые подчинилась приказу мышц и чуть дрогнула. Эта деталь вдруг извлекла из памяти рассказ, слышанный Вячеславом когда-то давно в детстве. Все-таки удивительная штука: наша память! Даже не мог себе представить, что в этом «чулане» до сих пор хранятся такие старые и, казалось бы, ненужные «вещи», как разговор отца с новым соседом, происходивший лет, наверное, тридцать тому назад. И вот он возник свежо и четко, не утратив ни малейших подробностей.

Отец с соседом стояли на огороде по разные стороны забора, курили и разговаривали, что уже весна, через недельку земля подсохнет, и можно будет копать.

– А для меня, дядя Миша, весна – это второе рождение, – щурясь на яркое солнце, сказал сосед. – Вы же знаете, я сюда с Иртыша приехал. Работал в карьере на тракторе, а все свободное время пропадал на рыбалке, страсть это была у меня сильнейшая. И вот, видимо, от сырости или увлечешься, бывало, и не заметишь, как промерз до косточек, а то и уснешь на холодной земле после стопарика «согревающей», короче, прихватил меня радикулит. Да такой, знаете, жесточайший, что работать не смог, а потом ноги и вовсе отказали. На костылях только передвигался. Возили меня по врачам, а толку никакого. Дали инвалидность, сижу дома, подрабатываю тем, что сети мужикам плету. И вот как-то в такой же весенний день не стерпел. Иртыш только ото льда освободился, и так меня на рыбалку вдруг потянуло, просто сил нет! Взял снасти и поковылял. С трудом в лодчонку умостился с костылями, самую малую взял, да и то еле справился, у нас она каючок называется. Вспотел порядком, пока устроился со своими негнущимися ногами, они ж у меня, как довески, не работают, болтаются только. Отплыл недалеко, начал снасти разматывать. Да увлекся, видать, забыл, что калека, нескладно повернулся и бултых в воду! Каюк, он и есть каюк, – подумалось, когда вынырнул. Берег пустой, костыли вместе с лодкой по течению поплыли, а на мне сапоги, теплый ватник, в общем, один путь – на дно, вода-то всего два-три градуса. Тело вмиг обожгло неимоверным холодом, а в голове мысль: вот, значит, настали твои последние минуты жизни. Рванулся я, как ошпаренный, заработал руками, и вдруг – чудо! Сам себе не верю, но чувствую: ноги задвигались! Помогают мне выгребать, работают! Сапоги тем временем воды набрались, не знаю, как сумел их сбросить – и к берегу! На последнем, как говорится, дыхании, достиг-таки дна, а уже как на берег выполз, как домой добрался – не помню. Только после этого забыл про радикулит, и ноги в порядке. Вот так меня река вылечила, – закончил он свой рассказ.

«Выходит, нечто подобное произошло и со мной, – подумал Чумаков. – Лечение холодом…» Память снова стала выдавать все, что знал, читал, слышал о закалке. Пример тех же «ивановцев», когда люди выздоравливают от многих, даже неизлечимых болезней. Вспомнив другие системы, Чумаков пришел к выводу, что в своем настоящем комплексе с медитацией, дыхательной гимнастикой и физическими упражнениями, он явно упустил закалку. С того времени включил в свою систему хождение босиком по снегу и обтирание им тела или обливание ледяной водой.

Прогулка под мерный шум морских волн благотворно подействовала на Чумакова. Он остановился и осмотрелся, ища подходящее место, где можно без помех помедитировать. Впереди заметил обмелевший залив, где большие кучи песка были насыпаны в ряд, образуя вал с загнутыми концами.

Усевшись внутри подковообразной насыпи, Вячеслав почувствовал себя уютно: сзади защищали высокие песчаные стены, а впереди во всю ширь разлеглось море, отдававшееся в прибрежных камнях гулким плеском. Ни одна из спешащих к берегу волн не была первой или последней, а только очередной, как и песчинки на берегу, как и мгновения времени. «Собственно, – подумалось Чумакову, – вода и песок всегда считались выразителями времени, именно они отмеряли капли в клепсидрах и сыпали песчинки в песочных часах». Родился и вырос Славик далеко от моря, и впервые увидел его, когда мальчишкой приехал на каникулы к родственникам в Одессу. Самым сильным впечатлением было обилие воды, которой не виделось ни конца, ни края, но не понравилась сутолока на пляжах. Потом, конечно, он много раз видел море, но вот такая неторопливая встреча один на один случилась только сейчас. Впервые он никуда не спешил, его не ждали важные и срочные дела, встречи, и на Чумакова вдруг накатило никогда прежде не испытываемое почти садистское наслаждение одиночеством.

Он сел на песок в полулотос – боль и недостаточная подвижность ноги не позволяли делать полную падмасану[42] – прикрыл глаза и сосредоточился на ритме прибоя. Наполнившись им, открыл глаза и сконцентрировал зрительное внимание на волнах.

Наконец, зрительное и слуховое восприятия слились воедино. Гипноз мерно набегающих волн создавал впечатление присутствия некого огромного живого существа, которое нежилось под солнцем, вздыхая и шумно переворачиваясь, существа, мудрого своей причастностью ко Времени и Вечности. Не суеверный страх, не трепет ничтожной букашки перед огромным колоссом охватывали здесь душу, напротив, появлялось чувство окрыленности и расширения до масштабов Вселенной. Море не растворяло в себе, не лишало ясности мышления, а наполняло легкой и радостной силой. Впервые за последние месяцы, которые казались годами, отступали тяжкие думы, растворялись горести и тревоги, словно море смывало их с души прозрачными солеными волнами.

Дыхание моря пробуждало мысли и чувства, подобные которым испытало множество людей прошедших веков и тысячелетий и еще испытает в грядущем. «И, думая, что дышат просто так, они внезапно попадают в такт такого же неровного дыханья…», – возникла, будто сотканная из морского ветра, строчка из баллады Высоцкого. И дальше, словно перекликаясь с ней, легко и свободно пошла череда образов и событий, связанных с морем. Всплыли страницы воспоминаний Паустовского о том, как он испытывал блаженный восторг от простого пересыпания золотистого песка в ладонях, прикосновений упругого ветра и неумолчного бормотания волн – и это было для него не менее важным, чем чтение самых лучших книг. А Грин? Его «Бегущая по волнам» и «Ассоль». Алые паруса мечты – воплощение сокровенной надежды в огненнокрылом паруснике, появившемся из неведомой дали.

Вместе с метрономным биением волн так же легко всплыли в памяти еще чьи-то слова: «Можно сказать, что они видят природу глубже нас. Так и с морским искусством: русский очень скоро понимает язык моря и ветра и справляется даже там, где пасует вековой опыт». – Чьи это слова, и по какому поводу сказаны? Вячеслав снова прикрыл глаза.

Теперь он не видел красок и форм, а только слышал плеск воды, ощущал кожей порывы ветра и вдыхал запахи нагретого песка, йодистых водорослей и рыбы. Наверное, оттого, что глаза были закрыты, шум моря казался сильнее, запахи – резче. Они будоражили чувства и память и извлекали все новые звенья, которые соединялись в единую цепь. Чумаков вспомнил: то были слова английского офицера из рассказа Ивана Ефремова «Последний марсель». И теперь каким-то подспудным чувством Вячеслав понял, что у русских с морем действительно существует какая-то глубинная связь. Пример тому сам Ефремов, сумевший так описать лучший в мире клипер «Катти Сарк» и его судьбу, что после этого клипер отремонтировали и поставили в специальный остекленный док на вечное хранение, как гордость и морской символ Англии.