Луиза Сан-Феличе. Книга 1 - Александр Дюма

И он указал на ливрейного лакея, который проводил его к королю, а теперь, стоя в сторонке, ждал позволения вернуться во дворец.

— Разумеется, разумеется, — отвечал король.

— Друг мой, — сказал Андреа Беккер, — отдайте эту записку моему кучеру, чтобы он немедленно отправился в Неаполь и вручил ее моему отцу. Пусть он сюда не возвращается, его величество оказывает мне честь взять меня с собою.

Произнося эти слова, он почтительно поклонился королю.

— Будь у этого малого пудреный парик и косичка, ни одному маркизу или герцогу не утереть бы ему нос, — но ведь обладать всем никому не дано! — прошептал Фердинанд, а потом продолжал громче: — Пойдемте, господин Беккер, я покажу вам животных, каких вы, несомненно, никогда не видели.

Беккер последовал за королем, стараясь все время держаться чуточку позади.

Король повел гостя прямо к ограде, за которой содержались животные, по его мнению неизвестные молодому банкиру.

— Вот как! — воскликнул тот. — Да это кенгуру!

— Вы их видели? — удивился король.

— Еще бы, ваше величество, — отвечал Андреа, — я убил не одну сотню их!

— Вы убили сотни кенгуру?

— Да, государь.

— Где же это?

— В Австралии.

— Вы там были?

— Я вернулся оттуда года три назад.

— А какого черта делали вы в Австралии9

— Отец, у кого я единственный сын, очень ко мне добр; когда мне исполнилось двенадцать лет, он отдал меня в Йенский университет, а в пятнадцать отправил для завершения образования в Англию: когда же мне захотелось совершить кругосветное путешествие, отец дал на это согласие. Капитан Флиндерс как раз собирался в такое плавание, и я получил разрешение английского правительства отправиться вместе с ним. Путешествие наше длилось три года. Обнаружив вдоль южного побережья Новой Голландии несколько неизвестных островов, капитан назвал их островами Кенгуру на том основании, что обнаружил там огромное количество этих животных. Единственным моим развлечением была охота, и я с упоением занимался ею; ежедневно я отправлял на борт так много мяса, что его хватало на всю команду. Позже Флиндерс отправился с Бассом во второе путешествие, и, говорят, они обнаружили пролив, отделяющий землю Ван-Димена от материка.

— «Отделяющий землю Ван-Димена от материка»! «Пролив»! — воскликнул король, понятия не имевший о земле Ван-Димена, да и вообще смутно представлявший себе, что такое материк. — Значит, эти животные вам знакомы, а я-то думал показать вам диковинку!

— Это и в самом деле диковинка, государь, и даже любопытнейшая не только для Неаполя, но и для всей Европы, ибо, кроме Неаполя и Лондона, такой редкостью не располагает ни один город.

— Значит, Гамильтон не обманул меня, говоря, что кенгуру — животное чрезвычайно редкое?

— Чрезвычайно редкое, государь. Он сказал правду.

— В таком случае мне не жаль моих папирусов.

— Ваше величество обменяли папирусы на кенгуру?! — воскликнул Андреа Беккер.

— Обменял. В Геркулануме откопали штук двадцать — тридцать обугленных свитков и поспешили мне их принести как драгоценные реликвии. Гамильтон увидел их у меня. Он любитель всякой рухляди и рассказал мне о кенгуру; я выразил желание приобрести несколько животных, чтобы попробовать развести их в моих лесах; он спросил, не соглашусь ли я отдать лондонскому музею несколько свитков в обмен на такое же количество кенгуру из лондонского зоологического сада. Я ответил: «Присылайте ваших кенгуру, да поскорее!» Третьего дня он прислал мне восемнадцать кенгуру, а я отдал ему восемнадцать папирусов.

— Сэр Уильям заключил неплохую сделку, — заметил, улыбнувшись, Беккер. — Но смогут ли они там развернуть и расшифровать их, как это умеют делать здесь?

— Что развернуть?

— Папирусы.

— Их развертывают?

— Разумеется, государь. Благодаря этому и открыли несколько ценных рукописей, которые считались утраченными. Быть может, со временем найдут и панегирик Вергинию, сочиненный Тацитом, и его речь против проконсула Мария Приска, и его стихи — все, что известно нам только понаслышке. Да, может быть, они как раз и записаны на тех папирусах, которые вы, государь, недооцениваете и уступили сэру Уильяму.

— Черт возьми! Черт возьми! — вырвалось у короля. — И вы говорите, это утрата?

— Невозместимая, государь!

— Невозместимая! Но раз уж я принес ради кенгуру такую жертву, так пусть они хоть размножаются! Будут они плодиться, как, по-вашему, господин Беккер?

— Сильно сомневаюсь в этом, государь.

— Черт возьми! Ну, зато уж за полинезийскую коллекцию сэра Уильяма Гамильтона — весьма, кстати, любопытную, сами в этом убедитесь, — я отдал всего лишь глиняные горшки, к тому же разбитые. Но пойдемте, посмотрим его полинезийскую коллекцию.

Король направился к замку, Беккер последовал за ним.

Коллекция сэра Уильяма Гамильтона удивила Андреа Беккера не более, чем удивили его кенгуру. Во время плавания с Флиндерсом он останавливался на Сандвичевых островах, а живя на Гавайском архипелаге, немного научился полинезийскому языку; поэтому он мог не только пояснить королю назначение каждого образца оружия, каждого хозяйственного приспособления, но и сказать, как это оружие или приспособление называется в тех местах.

Беккер поинтересовался, что за старые разбитые горшки отдал король в обмен на этот хлам, и король показал ему пять-шесть великолепных греческих амфор, найденных при раскопках в Сант'Агата деи Готи и представляющих собою благороднейшие и драгоценнейшие остатки исчезнувшей цивилизации; они могли бы пополнить даже самые богатые музеи. Некоторые были действительно разбиты, но хорошо известно, как легко и искусно реставрируются эти шедевры формы и росписи и как часто именно следы, оставленные на них тяжелой рукою времени, придают им особую ценность, подчеркивая их древность и превратности, которым они подверглись в течение веков.

Беккер, чуткий к искусству, вздохнул; за эти амфоры, названные Фердинандом старыми разбитыми горшками, он охотно заплатил бы сто тысяч франков, но не дал бы и десяти дукатов за дубинки, луки и стрелы, вывезенные из королевства его величества Камехамеха I, который, будучи дикарем, не мог бы поступить в подобном случае хуже, чем его европейский собрат Фердинанд IV.

Король был весьма разочарован тем, что гость не выразил ни малейшего восторга по поводу австралийских кенгуру и сандвичевой коллекции, но рассчитывал отыграться на статуях и картинах. Молодой банкир восхищался, но особого удивления не выказывал. Часто наезжая в Рим, он, страстный любитель искусства, неизменно бывал в музее Фарнезе, так что снова не король гостю, а гость королю давал пространные объяснения по поводу полученного его величеством восхитительного наследства. Он назвал Фердинанду имена предполагаемых творцов «Фарнезского быка» — Аполлония и Тавриска; не решаясь утверждать их авторство и достоверность этих имен, он все же выразил уверенность, что группа эта (он обратил внимание короля на некоторые ее позднейшие доделки) вышла из школы Агесандра Родосского, создателя «Лаокоона». Он рассказал ему историю Дирки, основного персонажа этой группы, — историю, о которой король не имел ни малейшего представления; он помог ему разобрать три греческих слова, высеченные у подножия колоссального Геркулеса, известного также под именем «Геркулеса Фарнезского»: «ГAIKON ATAINAIOE ЕГПЕЕЕ», и объяснил, что по-итальянски это обозначает: «Glicone Ateniense faceva», то есть «Изваял сию статую Гликон-афинянин»; он объяснил, что одним из шедевров этого музея является статуя Надежды, которую современный ваятель реставрировал, придав ей облик Флоры, и теперь она всем известна под именем «Флоры Фарнезской». Среди картин он обратил внимание короля на выдающиеся творения Тициана: Данаю под золотым дождем и великолепный портрет Филиппа II, короля, который никогда не смеялся и которого в наказание за многочисленные убийства покарала рука Господня, поразив его тем же страшным и отвратительным недугом, от которого умер Сулла, а впоследствии предстояло умереть Фердинанду II, тогда еще не явившемуся на свет.