Луиза Сан-Феличе. Книга 1 - Александр Дюма

— Ваше величество! — воскликнула она, увидев входившую королеву и бросаясь к ней как бы за помощью, — поскорее заслоните меня, чтобы я оказалась в тени, и скажите всем этим господам и дамам, что приблизиться ко мне не так опасно, как уснуть под манцинеллой или посидеть под бохонупасом.

— И вы еще жалуетесь, неблагодарное создание! — возразила, смеясь, королева. — Зачем же вы так прекрасны, что все сердца готовы разорваться от любви к вам и от ревности? Здесь одна я достаточно скромна и столь мало кокетлива, что осмеливаюсь приблизиться к вам, чтобы поцеловать в обе щечки.

И королева расцеловала ее, шепнув при этом:

— Сегодня будь обворожительна! Так надо!

Потом, обняв фаворитку, она повлекла ее к дивану, куда сразу же устремились все: мужчины, чтобы поухаживать за Эммой, ухаживая за королевой, и дамы, чтобы угодить королеве, угождая Эмме.

В эту минуту снова появился Актон; взгляд, брошенный ему королевой, говорил, что все идет соответственно его плану.

Она отвела Эмму в сторону, что-то вполголоса сказала ей и обратилась к присутствующим:

— Сейчас моя милая леди Гамильтон обещала показать нам образчики всех своих талантов, то есть спеть какую-нибудь балладу или старинную песнь, популярную на ее родине, сыграть сцену из трагедии Шекспира и исполнить танец с шалью, который она до сегодняшнего вечера танцевала только для меня.

По гостиной пронеслись возгласы, выражавшие любопытство и радость.

— Но, ваше величество, только при условии… — возразила Эмма.

— Каком же? — заинтересовались дамы, более нетерпеливые, чем мужчины.

— Каком? — повторили после них мужчины.

— Королева сейчас обратила мое внимание на то, что, по странной случайности, имена всех дам, собравшихся здесь, исключая ее величество, начинаются на букву Э, — сказала Эмма.

— А ведь в самом деле! — воскликнули дамы, переглядываясь.

— Так вот, если я исполню то, о чем меня просят, я хотела бы, чтобы было исполнено и то, о чем попрошу я.

— Согласитесь, господа, что это вполне справедливо, — заметила королева.

— Какое же у вас желание? Скажите, миледи, скажите! — раздалось со всех сторон.

— Мне хочется сохранить драгоценную память об этом вечере. Королева напишет на листке свое имя, и пусть каждая буква этого августейшего и дорогого нам имени станет начальной буквой строк, которые мы — я в первую очередь — напишем во славу ее величества. Каждая подпишется под своей строкой, будет ли она удачна или нет, хотя приходится ожидать, что благодаря мне плохих окажется больше, чем удачных. Я возьму этот поэтический автограф в мой альбом на память о вечере, когда я удостоилась чести находиться возле прекраснейшей из всех королев и среди знатнейших дам Неаполя и Сицилии.

— Согласна, и от всей души, — сказала королева.

И подойдя к столу, она написала поперек листа бумаги: «КАРОЛИНА».

— Но ведь вашему величеству известно, что мы не поэты! — воскликнули дамы, которым столь неожиданно предлагалось сочинить стихи.

— Призовите на помощь Аполлона, и станете поэтами, — промолвила королева.

Отступать было некуда. К тому же Эмма, как и обещала, подошла к столу и написала возле первой буквы имени королевы, другими словами, возле «К», первую строчку акростиха и подписалась: «Эмма Гамильтон».

Другим дамам пришлось смириться: одна за другой они стали подходить к столу, вооружаться пером, сочинять следующую строку и подписываться.

Когда урок выполнила последняя, маркиза де Сан Клементе, королева порывистым жестом схватила листок. Соревнование восьми муз дало в результате опус, который королева прочла вслух:

Красавица! У вас и скипетр и корона,

(Эмма Гамильтон.) Алмазы и парча! Вам — слава и поклоны.

(Эмилия Кариати.) Разумно ль превышать власть, вверенную вам,

(Элеонора Сан Марко.) Осмелившись молить, чтобы придворных дам

(Элизабета Термоли.) Лучистый Аполлон учил искусству Тассо?!

(Элиза Турси.) И, как Везувию не превзойти Парнаса,

(Эвфрасия д 'Алыпавилла.) Нам Данта не затмить, ведь рифма нам чужда.

(Эуджения де Поликаапро.) А чтить вас и любить готовы мы всегда!

(Элена Сан Клементе.) 62

Мужчины стали восторгаться красотами акростиха, и сами дамы удивлялись своей ловкости, а королева тем временем обратилась к Актону:

— Полюбуйтесь, генерал, какой у маркизы де Сан Клементе прелестный почерк.

Генерал Актон, отойдя в сторонку и приблизившись к свече, словно хотел еще раз прочитать акростих, сравнил почерк записки с почерком восьмой строки стихотворения и, возвращая Каролине драгоценный и зловещий автограф, сказал:

— Действительно, прелестный!

Никто из присутствующих, включая и маркизу, не придал похвале королевы и генерал-капитана Актона того значения, какое она имела в действительности.

Королева завладела акростихом, пообещав Эмме вернуть его на другой день. Теперь холодок, обычный в начале каждого приема, рассеялся, и все отдались прекрасному настроению, характерному для этих интимных вечеров, ибо Каролина умела, пренебрегая этикетом, создавать на них атмосферу полной непринужденности.

Беседа оживилась; все перестали вяло ронять слова, и завязалась веселая беседа. Сама королева смеялась, обнажая белые зубы; и мужчины и дамы переходили с места на место; каждый стремился к тому, кто привлекал его красотой или умом. И на фоне легкого гула, напоминавшего щебет птиц, каждому становилось теплее; в салоне разливалось благоухание юности, исходившее от этих молодых существ и создававшее подобие какого-то волшебного зелья — еле уловимого, пьянящего и напоенного любовью, желанием и негой.

В таких собраниях Каролина не только забывала, что она королева, но иной раз почти забывала, что она женщина; в глазах ее вспыхивали какие-то электрические искры; ноздри раздувались, грудь поднималась и опускалась, как волны, голос становился хриплым и прерывистым, так что если бы у этой обворожительной дамы вдруг вырвался рев пантеры или завывание вакханки, никто не был бы этим удивлен.

Она подошла к Эмме и, положив на ее обнаженное плечо свою нагую руку, которая выделялась на белоснежном плече так, словно она была выточена из розового коралла, произнесла:

— Разве вы забыли, прекрасная леди, что сегодня вечером не принадлежите самой себе? Вы обещали показать нам чудеса, и всем не терпится насладиться ими.

В отличие от королевы, Эмма, казалось, была охвачена какой-то истомой; голова ее клонилась то в одну, то в другую сторону, словно шея не в силах была поддерживать ее, а подчас как бы в любовном содрогании откидывалась назад; глаза Эммы были прищурены, и зрачки их таились под длинными ресницами; полуоткрытый рот обнажал за алыми губами два ряда белоснежных зубов; черные локоны ниспадали на грудь матовой белизны.