Ленин-Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

И как, вы думаете, отреагировала дума на расширение своих прав?

«Последнее было воспринято как дерзость и вызвало необычайный взрыв негодования. Он, Ленин, узурпатор, насильник… смеет устанавливать пределы полномочий свободного независимого и автономного городского самоуправления! Один из членов думы, потрясая кулаками, внес предложение вовсе прекратить доставку в город продовольствия, если только большевики посмеют вмешиваться в дела комитетов снабжения…»

Вот и пойми причину их возмущения. То ли они протестовали против расширения полномочий из несогласия с новой властью, то ли их заботила автономия от Совнаркома, который не был в доле с членами продовольственных комитетов — а вы представляете, какие бабки наваривались в этих структурах во время голода!

«Александровский зал был тоже набит битком. Шло заседание Комитета спасения. Выступал Скобелев: „Никогда, — сказал он, — положение революции не было так остро, никогда вопрос о самом существовании Российского государства не возбуждал столько тревоги. Никогда еще история так резко и так категорически не ставила перед Россией вопрос — быть или не быть? Настал великий час спасения революции, и, сознавая это, мы охраняем тесное единение всех живых сил революционной демократии, организованная воля которой уже создала центр для спасения родины и революции. Мы умрем, но не покинем нашего славного поста…“»

Я не просто так привожу эти скучные и напыщенные речи. Как видим, в обоих залах процветает не просто болтовня, но болтовня вполне определенного толка, а именно — февральская. Правая половина российского политического спектра по-прежнему помалкивает, выжидая. В первую голову против большевиков выступили демократические деятели, и ясно почему (если вынести за скобки декрет о мире). Их оскорбили в лучших чувствах, попытавшись начать делать дело, которое не является словом. Между тем для всех российских «демократов», как тогдашних, так и нынешних, делом является именно произнесенное с трибуны слово. Большевики, остро нуждавшиеся в любых кадрах, ни для кого не закрывали возможность работы. Есть данные, что впоследствии консультантом ВЧК был даже такой одиозный человек, как бывший шеф жандармов Российской империи Джунковский. Но вот трибунная политическая болтовня больше не требовалась, и господа политики ощутили себя выброшенными из жизни.

Именно в эти первые послеоктябрьские дни родилась ещё одна, на редкость устойчивая байка о зверствах большевиков во время переворота. Какое нынешнее «патриотическое» издание ни возьми, непременно наткнешься на упоминание мальчиков-юнкеров, заколотых штыками, изнасилованных женщин из ударного батальона, замученных в Петропавловке министров. Правда, при попытке проверить эти рассказы конкретных жертв почему-то не находилось: выяснялось, что и члены Временного правительства живы и здоровы, и юнкера распущены по домам, а у бравых ударниц если что и было — то «по согласию», — но кого это интересовало?

Пытаясь постигнуть сложные мотивы русских политиков, Джон Рид приводит очаровательную сценку:

«Мы разговорились с одним молодым эсером, который в свое время вместе с большевиками ушел с Демократического совещания…

„Вы здесь?“ — спросил я его.

В его глазах вспыхнул огонь. „Да! — воскликнул он. — В среду ночью я вместе со своими партийными товарищами ушел со съезда. Не для того я двадцать лет рисковал жизнью, чтобы теперь подчиниться тирании темных людей… Их методы нетерпимы. Но они не подумали о крестьянах… когда поднимется крестьянство, их конец станет вопросом минуты!“

„Но крестьяне — выступят ли они? Разве декрет о земле не удовлетворил крестьян? Чего же им еще желать?“

„Ах, этот декрет о земле! — в бешенстве закричал он. — А знаете ли вы, что такое этот декрет о земле? Это наш декрет, целиком эсеровская программа! Моя партия выработала основы этой политики после самого тщательного исследования крестьянских требований! Это неслыханно…“

„Но если это ваша собственная политика, то против чего вы возражаете? Если таковы желания крестьянства, то с какой же стати оно будет выступать против?“

„Как же вы не понимаете! Разве вам не ясно, что крестьяне немедленно поймут, что это просто обман, что эти узурпаторы обокрали нашу эсеровскую программу?“»

Ленин точно так же недоуменно пожимал плечами: если декрет о земле отражает желания народа, то какая разница, на программе какой партии он построен? Совершенно замечательно и рассуждение о «нетерпимых методах» в устах эсера — партии, располагающей самой мощной террористической организацией, чьи боевики наводили страх на страну. А чего стоит великолепное убеждение, что крестьяне поднимутся, чтобы восстановить попранную честь эсеров, программу которых — о ужас! — реализовал кто-то другой…

Но дальше было ещё ослепительней, поскольку дошло до вещей конкретных.

«Я спросил его: „Верно ли, что Каледин двигается к северу?“

Он кивнул головой и стал потирать руки с каким-то ожесточенным удовлетворением. „Совершенно верно!.. Теперь вы видите, что натворили эти большевики. Они подняли против нас контрреволюцию. Революция погибла. Погибла революция“.

„Но ведь вы будете защищать революцию?“

„Конечно, мы будет защищать ее до последней капли крови! Но сотрудничать с большевиками мы ни в коем случае не станем…“

„Ну, а если Каледин подступит к Петрограду, а большевики встанут на защиту города. Разве вы не присоединитесь к ним?“

„Разумеется, нет! Мы тоже будем защищать город, но только не вместе с большевиками! Каледин — враг революции, но и большевики — такие же её враги“.

„Кого же вы предпочитаете — Каледина или большевиков?“

„Да не в этом дело! — нетерпеливо крикнул он. — Я говорю вам, революция погибла. И виноваты в этом большевики.

Смольный уже послал к нам делегатов с предложением сформировать новое правительство. Но теперь они в наших руках: они абсолютно бессильны… Мы не будем сотрудничать…“».

Практическому американскому уму, выросшему на рассказах о покорителях Дикого Запада, не понять этого утонченного мазохизма: собеседнику важно не спасти революцию, а констатировать факт, что революция погибла по вине тех, кого он не любит. Большевики в августе вели себя иначе…

В июне 1917 года, когда Ленин на заседании Петросовета на вопрос о том, есть ли партия, которая способна сейчас взять власть, прокричал свое «Есть такая партия!» — его встретили смехом. Сейчас большевики реально взяли власть — и им ответили ненавистью.

Стоит интеллигенту переступить некую внутреннюю черту — и бандиту рядом с ним становится нечего делать!

Евгений Лукин. Алая аура протопарторга

Следующие два дня ушли на агитацию. Заводы стояли за Совнарком, «чистая» публика — за «комитет спасения». Шла пропагандистская битва за гарнизон. Задача «комитета» облегчалась тем, что им не надо было перетягивать гарнизон на свою сторону — достаточно нейтралитета. Зачем — станет ясно пару дней спустя.