Родина - Фернандо Арамбуру

Лежа в постели, он слушал шум дождя. Серый шелест словно говорил ему: Чато, Чато, просыпайся, вставай и иди помокни. И он, наверное, чтобы оттянуть тот миг, когда придется на себе испытать все прелести нынешней погоды, или из-за блеклого света, который пробивался сквозь шторы и дурманил его ленью, наливая веки свинцовой тяжестью, или потому, что была отменена встреча с клиентом из Беасайна и в конторе ему после обеда делать было особенно нечего, но Чато протянул сиесту дольше обычного. Что это значило? Что он проспал целый час без сновидений и тревог, хотя обычно ему было достаточно двадцати – тридцати минут.

Чато сидел на краю кровати, и его одолевало желание закурить – но нет. С этим покончено, хотя соблазн время от времени появлялся. Сто четырнадцать дней назад он выкурил последнюю сигарету. Дни он считал, и это давало повод с каждым новым днем все больше гордиться собой. Среди его родичей было несколько случаев рака легких и рака желудка. Среди родни Биттори тоже. И в поселке тоже. И он не хотел для себя такой судьбы. У него были другие планы.

Он обулся. Так, и чем теперь заняться? Совершенно лишний вопрос для человека, который, будь он холостым, пожалуй, и жить бы перебрался к себе в контору. Кроме того, на фирме за всем нужен глаз да глаз. Нельзя полагаться на служащих, нельзя оставлять их без пригляда. А если кто позвонит по телефону? Что тогда? Чато вдруг заторопился. Заторопился? Нет, скорее почувствовал угрызения совести из-за того, что больше часу отдал отдыху в ущерб работе. Он постарался получше расправить покрывало, чтобы вечером не слушать ворчание жены.

В гостиной на столе так и лежала газета, раскрытая на странице с кроссвордом, рядом – очки для чтения. Если бы он проспал меньше, мог бы попытаться решить кроссворд до конца. Чертов филиппинский остров, четыре буквы, который попадался ему и раньше, но он никогда не мог сразу вспомнить его название. Фрукт, распространенный в пиренейских долинах. А черт его знает. Биттори сидела на диване, сложив руки на груди, она устало приоткрыла глаза, услышав шаги мужа. Который час?

– Скоро четыре.

– Ты что там прирос к кровати?

На кухне его ждало разочарование: кофе не было, только холодные остатки в кофейнике после завтрака. Чато ругнулся сквозь зубы. Биттори, которая вроде и спит, а вроде и нет, потому что никогда, даже ночью, не засыпает до конца, его услышала:

– Сейчас сварю.

Он знает себя: ему хотелось, чтобы кофе был, как всегда, уже готов, чтобы не ждать, а сразу же умчаться на работу. Не без легкого раздражения в голосе он сказал, что ему некогда:

– Мне и того, что есть, хватит.

И он выпил черную жидкость прямо из кофейника. Биттори продолжала дремать на диване. От горькой кофейной бурды Чато поморщился. Потом, снова ругнувшись, шагнул через порог. И даже не подошел к Биттори, да и она тоже не вышла в прихожую. Простился он с женой отнюдь не сухо, но коротко:

– До ужина.

Биттори тряхнула головой, словно отвечая ему тем же: я до смерти хочу спать, поэтому мне не хочется ничего говорить, так что хватит с тебя и моего кивка. И снова закрыла глаза.

Оказавшись на лестнице, Чато включил свет. Вязкая предвечерняя серость проникала повсюду, разъедала краски, сгущала тени. Он спустился вниз и заглянул в почтовый ящик. Хотя и не надеялся найти там письмо. Почтальон-то приходит только утром. Иногда им совали в ящик всякую дрянь или записки с оскорблениями и угрозами, но уже около двух месяцев ничего такого не случалось. В этом смысле их вроде бы оставили в покое. Зато несколько дней назад на стене музыкальной эстрады появилось его имя, написанное в центре мишени. Одна соседка шепотом сообщила об этом Биттори. Зачем сообщила? А иначе Биттори и Чато ничего бы не узнали, поскольку на площадь ни он, ни она уже давно не ходили. Короче, шутка-то скверная. Ведь одно дело, когда тебе по-всякому вредят или тебя оскорбляют, и совсем другое, когда жители твоего же поселка (ну, хорошо, некоторые жители) требуют тебя прикончить.

Чато вышел из подъезда, вернее, не до конца вышел. Только сделал шаг через порог. Потом сразу дернулся назад. Дождь и серость. Машины мимо не проезжали, вернее, была одна, какой-то пикап, и он удалялся, катясь под горку. На улице не было обычных в такой час прохожих. Да какие тут прохожие – дождь льет как из ведра. Чато стоял у двери под навесом, и ему захотелось вернуться за зонтом. Да бог с ним, с зонтом, жена спит… И вообще, отсюда до гаража рукой подать. Чато собирался с духом, чтобы бегом кинуться туда. Но прежде бросил беспокойный взгляд на небо, хотя не было никакой надежды, что дождь утихнет.

А вот и растяжка во всю ширину улицы – одним концом привязанная к его балкону, другим – к фонарю. PRESOAK KALERA, AMNISTIA OSOA[95]. Время от времени их вешают, и не всегда они содержат политические лозунги. Бывают и такие, что связаны с местными праздниками. Несколько лет назад у него попросили разрешения, он позволил, хотя и без особой охоты; но понятно, что лучше не ссориться с жителями поселка и особенно с молодыми ребятами. Так и получилось, что время от времени кто-то приходит с лестницами и привязывает растяжку к перилам его балкона. И почему им приглянулся именно их балкон, а не вон тот или вон тот? А все из-за гребаного фонаря, который стоит как раз напротив.

В тот день, когда ему насовали в почтовый ящик всякой дряни, он поднялся к себе домой в страшном бешенстве. Биттори, услышав, как он ругается, и увидев его с ножом в руке, спросила, куда это он собрался.

– Пойду обрежу веревку от растяжки.

Она встала у него на пути:

– Ничего ты не обрежешь.

– Отойди, Биттори, я как в огне горю.

– Вот и поостынь. Хватит с нас и тех проблем, которые уже есть.

Биттори не двинулась с места, и Чато, хотя ругался последними словами и со злобой швырнул берет об стенку, вынужден был смириться с тем, что к его балкону иногда привязывают растяжку.

Теперь, совсем как когда-то в детстве, он пропел:

– Bat, bi, hiru[96].

И кинулся в сторону гаража. Побежал? Да, поначалу побежал, но потом снизил скорость. На самом деле он не шел и не бежал – ему, с одной стороны, не хотелось сильно промокнуть, с другой – он боялся поскользнуться на мокром асфальте. Чато двигался легкой рысцой, как и положено немолодому толстозадому мужчине. Через дюжину метров он уже и рысцу сменил на шаг. В конце концов, в конторе у него есть одежда на смену.

И откуда оно все льет и льет? Мать твою растак и разэдак. Как будто тучи только и ждали, чтобы всю свою воду сразу вылить непременно на него. По краю тротуара уже бежал ручей. Еще не пробило четырех, а казалось, будто на поселок опускается ночь. Но в такой час еще не включают уличное освещение – рано.