📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгИсторическая прозаСвет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 104 105 106 107 108 109 110 111 112 ... 138
Перейти на страницу:
лопнуть. Как спичечный коробок. Да еще поднялся разом огненный ад вокруг: немецкое судно, команда которого, несомненно, обнаружила все-таки звук работающих моторов, открыла плотный огонь из всех своих орудий. Команда баржи состояла что-то из восемнадцати человек. И когда волна бьет в борт, как в стенку, сильнее и болтанка. Трудно удержаться на ногах, на мокрых скользких досках. Пулеметные трассы обжигали мотоботы. Охнули раненые. Зачерпнули водицы. Тем более что ближе к берегу волны били сильнее, опрокидывали.

Немцам уже несподручно было стрелять из пушек при сближении мотоботов: борта у баржи – высокие – что-то около трех метров, даже нос ее откидывается (при высадке десанта). В общем немецкие солдаты, или матросы, схватили пулеметы, поставили стволами на борта и давай шпарить во все стороны трассирующими пулями – жуть какая!

Пули роем летели, шипели, щелкали прямо рядом с нами, между сидящими, обжигали. Но до баржи огненной было уже недалеко. Расстояние сокращалось быстро. Она темнела, вырастала перед нами на глазах. И то пропадала, то опять появлялась из темной морской бездны; чем ближе к мелководью, тем волны накатывались круче, напористей – черные с беловатой кипящей пеной, как было видно при вспышках трассирующих пуль. И, хотя два мотобота наших немцы подбили, остальные три или четыре, умело маневрируя в этих сложных условиях непогоды и ответного обстрела, с каждой минутой приближались к барже.

При высадке десанта, когда до берега остается совсем немного, прыгаешь на ходу шлюпки прямо в воду и уже, ведя огонь из автомата по берегу – по засевшему противнику. А тут нужно было вспрыгнуть именно на баржу, да так, чтобы тебя не скинули в воду невредимого или раненого; нужно прыгать в один момент – расчетливо. Да, борта у баржи этой высокие, и она сама по себе тяжелее наших суденышек, так что ее мотало слабее, чем наши мотоботы: они взлетали на волнах вдвое выше, чем она. И вот именно в этот момент при самом сближении с баржей, Сашка прокричал так, что все его услышали: «Полундра!» – И по-кошачьи первым взлетел на вражеский борт, орудуя прикладом. И все матросы попрыгали вслед за ним, скользя по мокрым бортам и палубе.

Это абордажем только называлось – не было при этом применено никаких крючков или кошек, чтобы закинуть за борт и зацепиться. На барже завязалась отчаянная рукопашная схватка. Гитлеровцы бешено сопротивлялись. И когда все было покончено и мы проникли в трюм, то что оказалось: баржа целиком была набита рождественскими подарками. Немцы везли их для своих солдат. Yluckliches Neijdhr! – стояло на посылках. Матросы отгрузили их на мотоботы, так как отбуксировать баржу уже было невозможно – до того ее разбило всю о камни. Помощь к немцам не успела.

Мы, десантники, тоже потеряли несколько человек убитыми. Жалко: такие славные и молодые были ребята. Совсем еще юноши. Сомов, мой друг, ранен был: немец поцарапал его кинжальным штыком, когда они сошлись врукопашную и катались по палубе.

С подтопленных мотоботов другие мотоботы ребят подобрали.

И ребята постарались: принесли в госпиталь Сомову пакетик с конфетами и галетами. На аккуратно напечатанной открытке с двумя рыжими оленятами было написано по-немецки: «Будь счастлив!».

VIII

Столь же приятно было пройти тут, по Менделеевской линии, под сенью сочно зеленых лип, вдоль знаменитого красно-белого университетского здания, и вдруг почувствовать себя властителем своих возвышенных дум, не задавленных городскими коробками. И не потому ли Лущин, мужчина-крепыш, многоопытный редактор научного университетского журнала, столь воодушевился (видно из-за особой, витавшей здесь ауры) в разговоре с шедшими с ним рядом друзьями – Махаловым и Кашиным, что аж заглядывался на прохожих студенток, как бы подыгрывая любвеобильности, донжуанству. С кем из просвещенных ученых мужей не бывало чего-то подобного!

– Ну, кошмарики! Кошмарики! – пролепетал некий встречный тип в чепче. К удивлению то услышавших. И вмиг забывших. Потому как пролепетавший тип моментально исчез за углом.

– Вот двенадцатый сонет Шекспира, – игранул глазами Лущин, затянувшись сигаретой, причем у него специфически подергивались желтопрокуренные пальцы. И, как частенько с ним бывало, очень кстати продекламировав застрявший в голове отрывок из перевода английского классика, заговорил о том, как несправедлива эта ноша все-таки – одну или одного век любить. Ведь каждая новая любовь нас молодит, она вносит обновление в наш организм; но мы зачастую не можем, не смеем – в угрозу общественной морали – пойти на разрыв прежней. Часто это – трагедия для нас… Разорвать сложившиеся семейные отношения друг с другом… Что же делать?

Лущин бы весьма верный и положительный муж и отец взрослеющих сына и дочери. Отчего же он заговорил таким крамольным образом? Взыграл артистизм?

– Брось, Николай, – возразил вольнолюбец Махалов, явный монархист во всем. – Никакой трагедии в этом нет, а если есть, то лишь потому, что люди сами для себя выдумали и законы, и мораль, и права. Согласитесь…

– Ты – чудак, Константин! Человек и отличается, скажем, от обезьяны тем, что размышляет иногда. Пусть и примитивным образом. Как получается у него.

– Вот именно думает: ту или иную ему любить, если он нормальный мужик, не гей; а обезьяна – она-то теорию Дарвина не изучала – очевидно, не способна мыслить похоже избирательно. – Махалов имел любовные грешки перед Ингой, своей женой, и теперь будто отстаивал какое-то такое право на свое поведение.

– Позволь… Ты как юрист, подходишь ко всему, находишь тому оправдание. С вами, законниками, не поспоришь всяко.

– Стараюсь дорогуша, Коля, оправдать свою учебу пятилетнюю. – И Махалов похлопал друга по плечу. – Не взыщи…

Да уж и замедлил тут свой шаг. Он тоже увидел, что впереди, на истертом асфальте, перед каменными колонками, подпиравшими своды четырехугольного двухэтажного исторического здания песочного цвета, где располагались аудитории университета и издательство, стояла в напряжении, держа в руках перевязанную стопку книг, Оля в пастельном светлом платье, – стояла, прижмуриваясь от встречных солнечных лучей и всматриваясь в походивших сюда людей, стараясь не пропустить Антона. Антон схмурился, гадая: «И что за блажь принесла ее сюда ко мне, коли все кончено между нами? Что – затмение на нее нашло?» Костя уже видел ее раза два и знал от друга об ее неожиданном демарше перед ним, и поэтому, узнав ее, нахмурился и смотрел на нее в упор не мигающими испепеляющими (из-за ее измены другу) зелеными глазами, о чем никто его не просил. Но ему настолько досадно было почему-то.

– Вот я привезла тебе, возьми, – залепетала она по-быстрому, смущенная вниманием Антоновых друзей. Глаза прятала.

Антон инстинктивно двинулся к Оле, подхватил довольно тяжелые книги.

– Пошли,

1 ... 104 105 106 107 108 109 110 111 112 ... 138
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?