Книги крови. Запретное - Клайв Баркер

– Страна чудес, – ответил Кавана.

Это был странный ответ, и до нее не сразу дошел его смысл. Но потом, через час, когда разговор в кафе потек совсем непринужденно, она вернулась к этой реплике.

– Что ты сказал про крипту…

– Что?

– Что это страна чудес.

– Я так сказал? – отозвался он немного обескураженно. – Что же ты обо мне подумала?

– Я лишь удивилась. Не поняла, что ты имел в виду.

– Мне нравятся места, связанные с мертвыми. Всегда нравились. Кладбища бывают удивительно красивы, не находишь? Мавзолеи и гробницы, с каким утонченным мастерством они сделаны! Даже мертвые заслуживают пристального изучения.

Он взглянул на нее, пытаясь понять, не перешел ли грань допустимого, но, заметив в ее лице лишь молчаливый восторг, продолжил.

– Порой они просто прекрасны. В них есть неповторимое очарование. Как жаль, что это видят лишь похоронные агенты. – На его губах промелькнула мальчишеская улыбка. – Уверен, что в этой крипте есть на что посмотреть. Странные вещи. Удивительные вещи.

– Я видела мертвого человека лишь однажды. Мою бабушку. Я была тогда совсем маленькой…

– Наверняка это стало очень значимым событием для тебя.

– Вряд ли. Я едва помню, как это было. Помню лишь, как все плакали.

Кавана понимающе кивнул, а затем сказал:

– Как эгоистично. Не думаешь? Прощание тонет в слезах и всхлипах. – Он снова взглянул на нее, ожидая реакции, и снова порадовался тому, что она не выглядит оскорбленной. – Мы плачем о себе, не так ли? Не о мертвых. Мертвым это уже не нужно.

– Да, – еле слышно вымолвила она, а затем сказала уже громче: – Боже мой, да. Как это верно. Всегда о себе.

– Видишь, сколь многому могут научить мертвые, пока они просто лежат и бьют баклуши своими костями?

Она засмеялась, и он рассмеялся вместе с ней. На первой встрече она ошиблась, решив, что лицо Каваны не создано для улыбок. Это оказалось не так. Но когда смех затих, его черты вновь быстро обрели ту мрачную неподвижность, которая бросилась Элейн в глаза в самом начале.

Потом, когда еще полчаса прошли за его меткими остротами, он вспомнил, что у него назначена встреча и ему надо идти, а она поблагодарила Кавану за компанию и сказала:

– Меня тыщу лет никто так не смешил, как ты. Спасибо.

– Тебе надо смеяться, – сказал он ей. – Тебе идет.

И затем прибавил:

– У тебя красивые зубы.

Когда он ушел, Элейн задумалась над этим странным замечанием, как и над десятком других, которые он сделал за этот вечер. Несомненно, Кавана был самым эксцентричным из всех ее кавалеров, но он, с таким жаром разглагольствовавший о крипте, о мертвецах и о красоте ее зубов, вошел в ее жизнь как раз в нужный момент. Он чудесным образом отвлекал Элейн от той тяжести, что была схоронена в глубине ее души, и ее нынешняя неадекватность на его фоне казалась какой-то ерундой. Домой она отправилась в прекрасном расположении духа. Если бы она не знала себя так хорошо, то могла бы подумать, что почти влюбилась.

По дороге домой и вечером она думала о том, как он пошутил о мертвецах, бьющих баклуши костями, и эти мысли неизбежно вели ее к загадке, которая таилась в крипте. Однажды возникшее любопытство утихомирить было нелегко; оно лишь росло, а вместе с ним росло жгучее желание проскользнуть за кордон из красной ленты и взглянуть на склеп своими глазами. Раньше она никогда бы не призналась себе в таком желании.

(Сколько раз Элейн проходила мимо места аварии, заставляя себя сдерживать свою неуместную любознательность?) Но Кавана своим диким энтузиазмом по отношению ко всему похоронному узаконил подобные стремления. Теперь, когда табу разрушилось, она хотела вернуться к церкви Всех Святых и взглянуть смерти в лицо, чтобы при новой встрече с Каваной рассказать ему свою собственную историю. Идея захватила ее, еще не успев толком оформиться, и поздним вечером Элейн снова оделась и отправилась к скверу.

До церкви Всех Святых она добралась лишь к полуночи, но там еще были признаки жизни. На столбах и на стенах самой церкви горели прожекторы, ярко освещавшие все вокруг. Трое рабочих, которых Кавана назвал грузчиками, с усталыми лицами стояли у брезентового навеса, и от их дыхания в морозном воздухе шел пар. Элейн встала в незаметном месте и принялась наблюдать. Она мерзла все больше, а ее шрамы начали зудеть, но было ясно, что вечерняя работа в крипте более-менее закончена. Перебросившись парой слов с полицией, рабочие удалились. Они убрали почти все прожекторы, кроме одного, и теперь церковь, брезент и окружавшая их мерзлая грязь погрузились почти в полную темноту, не считая одного яркого пятна света.

Двое полицейских, оставшихся в охране, без особого рвения подошли к своим обязанностям. Они здраво рассудили, что вряд ли найдется идиот, который решит ограбить могилы в такой неподобающий час и при такой температуре, несколько минут постояли в карауле, перетаптываясь с ноги на ногу, а потом скрылись в рабочей времянке, где было явно комфортнее. Убедившись, что они не собираются выходить, Элейн выскользнула из своего укрытия и прокралась к ленте, отделявшей одну зону от другой. Во времянке включили радио, и его звучание («От зари и до зари романтические песни для влюбленных», – мурлыкал далекий голос) заглушало шаги Элейн по мерзлой земле.

Когда она оказалась за оградой, на запретной территории, то без колебаний быстро прошла по окаменевшей земле, колеи на которой были твердыми, как бетон, к брезентовому пологу на церкви. Прожектор тут светил очень ярко, и под его светом пар от дыхания Элейн виднелся столь же четко, как давешний сизый дым. Где-то позади лились романтические песни для влюбленных. Никто не вышел из времянки и не остановил ее. Не завыла сирена. Элейн спокойно дошла до полога и проникла внутрь.

Сносившие церковь рабочие, руководствуясь особыми инструкциями (о чем можно было судить по тому, какие они соблюдали предосторожности), откопали боковую часть церкви минимум на два метра, обнажив фундамент. В результате они открыли вход в погребальную камеру, которую когда-то так стремились скрыть другие люди. Мало того, что торец церкви, чтобы скрыть вход, засыпали землей, но дверь в крипту также убрали, и каменщики полностью заложили входной проем. Работу явно вели в спешке. Вход просто заложили попавшимися под руку камнями и кирпичами и наляпали сверху известковый раствор. По извести какие-то умельцы накорябали двухметровый крест – чей вид, правда, попортили экскаваторы.

Однако все их усилия по охране крипты и знаки на известке, которые должны были отпугнуть нечестивых, пошли прахом. Известку сколотили, а камни выворотили. В середине дверного прохода теперь зияло небольшое отверстие, достаточное для прохода одного человека. Элейн, ничуть не колеблясь, спустилась вниз к пролому в стене, а затем пригнулась и пролезла внутрь.

Понимая, что идти придется в темноте, она предусмотрительно захватила с собой зажигалку, которую Митч подарил ей три года назад. Теперь она зажгла ее. Огонек был совсем слабым. Она выдвинула фитиль и при колеблющемся свете изучила пространство вокруг себя. Попала она не в саму крипту, а в подобие узкого коридора; в паре метров впереди виднелась другая стена и другая дверь. Эту дверь не заложили кирпичами, хотя на тяжелых бревнах выдолбили второй крест. Элейн подошла к ней. Замка не было – наверно, его унесли для изучения – и дверь закрыли, наспех привязав веревкой. Развязать веревку оказалось нетрудно, хотя понадобились две руки, и пришлось действовать в темноте.