Живая душа - Владимир Максимов

«Зачем я всё это делаю? Сервирую стол. Одеваюсь по-парадному к ужину? Мог бы и из сковороды поесть, и в спортивных штанах за столом посидеть. Нет ведь никого, – словно спросил я самого себя и сам же себе ответил. – Нельзя раскисать, когда ты один. Особенно когда ты один. Надо всегда иметь чувство собственного достоинства. Даже тогда, вернее, особенно тогда, когда тебя никто не видит».

Выпив рюмку водки и с удовольствием запив её прохладным пивом, закусил фасолью с тушёнкой и грибами. Утолив первый голод и жажду, поставил в портативный магнитофон кассету Митяева: «Лето – это маленькая жизнь». Но когда зазвучала именно эта песня, сменил кассету, поставив джазовые импровизации. Перед отъездом в Одессу эту кассету одолжил мне до своего возвращения Евгений.

Пейзаж за окном веранды, где я трапезничал, был великолепен. Осеннее разноцветье окружающих Байкал гор, глубокая синева самого Байкала, какая-то строгая задумчивость синеватых гор с белыми снеговыми вершинами на его противоположном берегу.

«Вот дураки, что не приехали… – искренне посетовал я, вспомнив о друзьях. – Погода наладилась. И завтра наверняка весь день будет тепло и солнечно, не то что в городе, где теперь неуютно и слякотно. Ведь всё тепло, накопленное за лето, Байкал сейчас отдаёт суше. И значит, в первую очередь нам, живущим здесь, на его берегу…»

– А, давай ещё рюмашку! – произнёс я вслух, щёлкнув пальцами и на четверть наполняя водкой небольшую прозрачную стопку с надписью синими буквами по её окружности: «Национальная валюта».

Еда была вкусна, водка и пиво – в меру прохладны, музыка – прелестна, а вот поговорить было не с кем…

Вспомнилось, как много лет назад, будучи ещё студентом охотоведческого факультета, я, где-то крутанувшись, потерял ориентацию и поэтому пошёл по льду реки, слишком поздно заметив это, в противоположную сторону, забрёдя под вечер в чужое зимовьё. При приближении к жилью лайки хозяина зимовья подняли оголтелый лай на моих собак, пока те не улеглись на снятые и положенные мной на снег лыжи. Это была их территория. И подходившие к ним собаки, теперь не скалили злобно свои пасти, а только обнюхивали пришлых сородичей, отходя после этого ритуала в сторону.

На крыльце зимовья, в тапочках на босу ногу из обрезанных валенок и нижнем белье, появился рыжебородый крепкий мужик с весёлыми синими глазами.

– О! – потирая руки, радостно воскликнул он. – Никак гости! – Проходи, паря! – пропустил он меня в протопленное зимовьё, плотно прикрыв за нами дверь. – Садись, подхарчимся вместе, – указал он на стол, освещённый керосиновой лампой, подвешенной над ним у потолка. – Я как раз есть собирался. Ты откуда будешь? Как ко мне забрёл? Я уж тут два месяца ни одного человека не видел! Куртку вон там, в углу повесь…

Вопросы задавались один за другим. Но, похоже, ответов на них он от меня не ждал. А если и ждал, то не сейчас, не в данный момент. Вообще, слова и фразы следовали без перерыва, словно выстраиваясь в плотно сколоченный забор, в который, как щепку, невозможно было втиснуть ни одного слова. Поэтому я только улыбался и радовался тому, что вышел к обитаемому жилью. И что ночь проведу в тепле, а не корчась от холода у нодьи, которую уже собирался сооружать, в последний момент, заметив дальний свет небольшого оконца, отбрасывающего с высокого берега жёлтый янтарный квадратик на синеватый в предвечерье снег замёрзшей реки.

– Собак… – только и успел я вставить одно слово.

– Накормим, не переживай, – сразу же подхватил хозяин. – Мои-то, слышишь, уже не злобствуют, так что не озабочивайся, твоих не тронут. Это они так, для порядка, маленько посвирепствовали, дескать, наша здесь территория! Щас я их разведу всё же, от греха подальше. А то чем чёрт не шутит, раздерутся ещё ночью да покалечат друг друга. А в тайге без хорошей собаки хана. Твоих заодно покормлю, а своих с обратной стороны зимовья на шлейку прицеплю.

Быстро определив собак, он вернулся и, снова радостно потирая руки, предложил:

– Ну, давай водочки по такому случаю выпьем! А то она у меня тут прокиснет уж скоро. А одному пить – последнее дело.

Из-под нар мгновенно, словно по мановению волшебника, на свет была извлечена бутылка водки. И разливать её хозяин стал не в эмалированные, потемневшие от крепкой заварки эмалированные кружки, стоящие на столе, а в неведомо откуда вдруг появившиеся, гранёные стаканы. Видимо, они приберегались им именно для такого исключительного случая.

– Мне… – опять не успел я договорить, поскольку речь хозяина лилась непрерывно.

– Понял. Маленечко нальём, на два пальца… Ну, давай за встречу! – чокнулись мы стаканами и выпили. – Закусывай. – Хозяин пододвинул поближе ко мне здоровенную, глубокую чугунную сковородку с жареным мясом.

После нескольких глотков водки я как-то стремительно, правда, не сильно, захмелел и усиленно налёг на еду, чувствуя прямо-таки звериный голод. Хозяин же почти ничего не ел, а только без умолку говорил. Казалось, что и кусок мяса ему проглотить некогда, поскольку рот его был переполнен словами, настойчиво просившимися наружу. Чувствовалось, что поговорить ему охота больше всего. Вернее, даже не поговорить, а выговориться.

– Я уж ведь, грешным делом, думал, что скоро по-собачьи лаять научусь да с собаками говорить зачну. Приёмник сломался ещё месяц назад. Ночью тишина в зимовье звенящая. И откуда-то из углов голоса человечьи чудятся. Словно издалека кто-то то ли о помощи просит, то ли к себе зовёт едва слышно… А тут недавно вот ещё какая оказия приключилась, – помаленьку разливая водку, непрерывно вспоминал он очередную историю. И, казалось, побасёнкам этим конца-края не будет …

Моя же голова всё чаще клонилась на грудь: и от усталости (целого дня ходьбы по тайге), и от обильной еды, и от водки, а глаза сами собой непроизвольно закрывались.

Хозяин, видя, что я засыпаю, резко и почти больно толкал меня в плечо сильной и твёрдой, как сухой сук, рукой:

– Не спи, паря, дослушай вот ещё один случай интересный…

Я чувствую, что слова его доносятся до меня как будто бы уже откуда-то издалека, и через какое-то время, откинувшись на нары, на которых сидел за столом, мгновенно засыпаю.

Утром, напоив меня крепким чаем с сухарями и сгущёнкой, хозяин с надеждой спросил:

– Может, останешься денька на два?

– Не могу. Друзья будут волноваться, не зная, где я. Да и вертолёт за нами должен через три дня прилететь. Мы ведь студенты. У нас здесь промысловая практика, как у будущих охотоведов. Чтобы знали, так сказать, основы промысла и настоящую жизнь промысловика.

– Жаль, – только и был мне ответ.

А меня удивило, что мой недолгий знакомец выслушал такую пространную речь, ни разу не перебив меня.

Уже на улице, растолковав, где я мог блудануть, и, рассказав, как лучше добраться до развилки реки Пиари, где стояло наше зимовьё, он, как будто самому себе, негромко сказал:

– Всё-таки человек не может, не должен быть один, какой бы красотой он не был окружён. Она не компенсирует общения с другим человеком… Ну ладно, пока, студент. Извини, если что не так. – И, немного помолчав, пока я надевал лыжи, добавил: – Ты уж через неделю будешь в городе, а мне ещё целый месяц здесь одному торчать, до конца промысла… – Он хотел что-то ещё сказать, но только махнул рукой и, слегка подтолкнув меня в спину, закончил: – Ну, бывай…