Присягнувшие Тьме - Жан-Кристоф Гранже

Май 1999

Раймо Рихиимяки убил своего отца, использовав для этого насекомых.

Месть по горячему следу, внушенная дьяволом.

Апрель 2000

Агостина Джедда прикончила своего мужа Сальваторе точно таким же способом.

Холодная месть, тоже внушенная дьяволом.

Июнь 2002 года.

Сильви Симонис прошла через те же пытки.

Снова месть.

За убийство одержимой девочки, совершенное четырнадцать лет назад. Единственная проблема: ребенок мертв и вот уже четырнадцать лет в могиле.

Она не могла отомстить сама.

Кто же был убийца, вдохновленный Сатаной?

Я резко затормозил посреди автомагистрали и свернул к обочине. Я заглушил мотор и покачал головой. Ответ был очевидным, но настолько безумным, что я никогда не осмелился бы выдвинуть такое предположение.

Однако тихий внутренний голос побуждал меня попробовать, хотя бы из любопытства.

В Сартуи я не видел одной вещи, которая должна была бы поразить меня своим отсутствием.

Ни разу я не держал в руках доказательства смерти Манон Симонис. Забывчивость судей, уклончивость следователей, неосведомленность журналистов. Ни свидетельства о смерти, ни протокола вскрытия.

А если Манон Симонис не умерла?

Я включил первую передачу и оставил следы покрышек на гравии. Наконец впереди замаячил съезд с автострады. Я уплатил дорожную пошлину и сделал разворот, так что шины завизжали.

Направление на Тулузу.

Первый этап моего путешествия через всю Францию.

Ночная гонка на встречу с Сартуи.

В полночь я был в Лионе. В 2 часа в Безансоне, а в 3 часа уже добрался до Сартуи, города с остановившимися часами. Когда я приближался к долинам Юра, зашумел ливень. Теперь он ручьями стекал с крыш, переполнял водостоки, образуя потоки вдоль тротуаров. Главная улица, казалось, опрокидывалась из-под колес в пустоту ночи, как полный воды ковш.

Я нашел центральную площадь – и вместе с ней мэрию. Современное здание без души и без прошлого, утонувшее в серости непогоды. Я обошел вокруг него, проваливаясь в лужи и загребая ногами опавшие листья, и обнаружил сторожку.

Я постучал в решетчатое окошко. Залаяла собака. Постучал еще раз. Через долгих две минуты дверь приоткрылась. Мужчина огорошенно смотрел на меня. Я заорал, пытаясь перекричать шум ливня:

– Вы привратник мэрии?

Мужчина не ответил.

– Вы ведь сторож? Да или нет?

Собака лаяла не переставая. Я порадовался, что мужчина не полностью открыл дверь.

– Вы знаете, сколько сейчас времени?

– У вас есть ключи от мэрии, черт вас подери?

– Не разговаривайте так со мной, а то я спущу собаку! Я муниципальный служащий. Я делаю два обхода за ночь, и все.

– Возьмите ключи. Пора делать обход.

– В честь чего?

Я сунул ему под нос свое удостоверение.

– Я тоже муниципальный служащий.

Через пять минут мужчина стоял рядом со мной, одетый в огромную куртку с капюшоном. В руках у него был фонарик.

– Я оставил собаку в тепле. Она ведь вам не нужна?

– Нет. Мне надо только посмотреть картотеку. Через час вы снова будете в постели.

Минута – и мы оказались в центре здания. Мы шли по коридорам, как по отсекам грузового судна, открытого порывам шквального ветра, который хлещет в него дождем.

– Что вы ищете?

– Акты гражданского состояния. Свидетельства о смерти.

– Нам этажом выше.

Лестница, новый коридор, потом мужчина потянулся со связкой ключей к одной из скважин. Еще один ключ, и мы попали в большой зал, освещаемый косыми вспышками молнии.

Он повернул выключатель. Помещение походило на библиотеку. Металлические стеллажи с пожелтевшими папками образовывали несколько проходов. Слева одинокий стол. На нем новехонький компьютер.

– Вы умеете с ним обращаться? – спросил я.

– Нет. У меня собака. Я делаю обходы. И все.

Я повернулся к полкам:

– Это архивы?

– А вы как думали? Кафетерий?

– Я хотел спросить: у вас еще сохраняют бумажные копии каждого свидетельства?

– Я ничего не знаю. Все, что я могу сказать, – эти придурки вечно завалены кучей бумаг и…

Я нырнул в проход между стеллажами и стал изучать дела. Рождения, браки, смерти: все находилось здесь. Одна стена была посвящена усопшим – с послевоенного времени до наших дней. Я быстро нашел восьмидесятые годы.

Я взял папку с надписью «1988» и пролистал карточки до ноября. Свидетельства на имя Манон Симонис не было. Руки у меня дрожали. Я внезапно взмок. В декабре тоже ничего. Я поставил папку на место.

Мне оставалось проверить только одно.

Ночью Ле-Локль выглядел еще более дико, чем Сартуи. Дома-бункеры, иссеченные дождем, и звучавший у меня в голове голос отца Мариотта, объяснявшего, почему Манон похоронена по другую сторону границы:

– Ее мать хотела избежать шумихи и тому подобного…

Кладбище находилось на краю города. Поставив машину на стоянку, я взял фонарик и пошел по сосновой аллее, затем перелез через изгородь и свалился в лужу на другой стороне.

Смерть уничтожает различия между людьми. Кладбища тоже. Памятники, кресты – это каменные засовы, запечатывающие все: жизни, судьбы, имена. Я шел вперед и прикидывал, какая мне предстоит работа: шесть аллей, по несколько десятков могил в каждой. По самым скромным подсчетам, три или четыре сотни надгробных надписей, которые надо расшифровать.

Я начал с первой тропинки, выставив вперед фонарик. Дождь был такой сильный, что превратился в сплошную завесу. Ураганный ветер лупил по груди, спине, бокам с силой боксера, набросившегося с остервенением на чужака, который повис на канатах.

Первая аллея: Манон Симонис нет.

Вторая аллея: Манон Симонис нет.

Третья, четвертая, пятая: Манон Симонис нет.

Луч моего фонаря скользил по крестам, именам, приближая меня к ошеломляющей правде. Когда я понял эту правду? Сколько секунд тому назад мое предположение превратилось в абсолютную уверенность?

В конце шестой аллеи я рухнул на колени.

Ребенок не умер в 1988 году.

Это была хорошая и плохая новость.

Хорошая – Манон выжила после покушения на ее жизнь.