Любовь плохой женщины - Роуз Шепард

— Я же говорил тебе, — сказал Джон, когда звонил ей последний раз, — что в конце концов причиню тебе боль, помнишь?

— Хм, ты сказал, что будешь вынужден причинить боль одной из нас, — напомнила ему Кейт несчастным голосом. И, забывая, что сама настаивала на том, что он не может, не должен оставлять из-за нее свою жену, жалея себя, она зарыдала. — И я могла бы сразу догадаться, кем будет эта одна из нас.

Джон говорил, что пытался рассказать обо всем Джеральдин. Он не просто пытался: он рассказал ей. Он специально приехал домой, чтобы признаться, потому что чувствовал, как ужасно встревожена и напряжена Джеральдин. Ему казалось, что она догадалась о его измене и мучилась из-за этого. Но как-то так получилось, что Джеральдин поняла его совсем по-другому.

— И это все? — спросила Кейт; внутри у нее что-то сломалась. Она тупо недоумевала про себя, как такое было возможно. Если мужчина пришел к жене и сказал ей недвусмысленно: «Я ухожу от тебя к другой женщине», то могла ли жена неверно понять его и ответить что-то вроде: «Семь фунтов сорок пенсов», или «Они в гараже», или «Наверное, это аллергия на бытовую пыль»?

— Наверное. Да, это все. — В голосе Джона слышалось бескрайнее раскаяние. Кейт знала, что и ему тоже больно. Очень больно. Но она могла бы поспорить на что угодно, что он не ревел так, что его голова почти раскалывалась надвое. Он не плакал ночь напролет, в конвульсиях, пока его глаза не исчезли на отекшем лице, а в недавно купленной упаковке «Клинекса» не осталось ни одной салфетки.

Через некоторое время Кейт обдумала все еще раз и пришла к решению, что да, так было к лучшему. Она приняла неизбежное. Но все равно было адски больно.

И поэтому для ее эго было очень важно выглядеть на новогодней вечеринке наилучшим образом — что бы ни значило это «наилучшим образом». Она пошарила в сумочке, пытаясь найти ключи от машины, потом нетерпеливо вывалила все содержимое на кровать: деньги, ключи от дома, старые кассовые чеки, облепленные паутиной человеческих волос.

В комнату целенаправленно вошли Петал и Пушкин, один за другим, и стали с мяуканьем тереться о ее ноги. Она взяла каждого по очереди на руки — они свисали длинными расслабленными плетями, растопырив когти — и поцеловала в макушку. «Кроме вас, у меня никого не осталось», — сказала им Кейт и немного смутилась из-за излишней мелодраматичности.

«Но ведь у тебя есть Алекс, — вдруг произнес голос в ее голове. — Он никуда не делся. Вы отдалились друг от друга только из-за твоей неуступчивости, глупая ты женщина».

От осознания этого факта у Кейт буквально перехватило дыхание. Она схватила сумочку и побросала туда все как было. Снова полились слезы. Сколько слез! Элли была права, поняла Кейт. Может, Элли и чудовище, но она всегда права (в какой-то степени именно правота Элли делала ее таким чудовищем). Сегодня вечером Кейт помирится с сыном. С Наоми она будет вести себя тепло и великодушно — хотя бы только потому, что эту женщину любит Алекс. Господи, сделай так, чтобы они обязательно пришли.

— Я так и знала, что ты придешь первым, — сказала Элли. — Ну, давай, проходи, поможешь мне на кухне. Да, познакомься с моим соседом Даркусом.

— Маркус, — поправил ее сосед.

— Кстати, он продюсирует фильмы.

— У меня небольшое дело по выездному ресторанному обслуживанию.

— Да, точно. Я именно это и имела в виду. Тревор, представляешь, он зашел, чтобы попросить у меня в долг электродрель! Нет, ну откуда у меня может быть дрель? И вообще, вешать полки в новогоднюю ночь… Слышал ты когда-нибудь о таком? Я уверена, вы сойдетесь. Дружба между вами вспыхнет как огонь, если мне позволено будет так выразиться.

— Напоминаю, что я больше не служу у вас, если вы забыли, — проворчал бывший домработник, но все же поймал полотенце, брошенное Элли, и, кивнув Маркусу, который явно мечтал как можно скорее убраться отсюда подобру-поздорову и желательно на свою родную Ямайку, принялся послушно протирать стаканы. — Можно мне по крайней мере выпить?

— О чем речь… Будешь белое вино? Я могу открыть красное, если хочешь. Но до тех пор, пока не пришли взрослые, можешь даже не надеяться, что я предложу тебе свое лучшее шампанское.

— Я бы предпочел пива.

— В холодильнике. Сам возьми. А как тебе нравится мое новое платье?

— Скажи ей, ради бога, что в нем она похожа на чашку кофе с пеной, — сказала появившаяся в комнате Джуин. Она закатила глаза, потом безразлично кивнула в знак приветствия. Сама она выглядела так, словно собиралась на похороны; лицо было белым от волнения.

— Я не осмелюсь, — с чувством ответил Тревор.

— Даркус, — произнесла затем Элли любезным тоном, оборачиваясь к Маркусу, — это Тревор. Тот самый Тревор. Может, ты помнишь, я о нем упоминала. Тот, который… Как, ты уже уходишь? Ты не останешься? Ну так возвращайся сразу после двенадцати, — уговаривала она его. — Обещай мне, что придешь. Захвати кусок угля и будешь нашим первым гостем в новом году[64]. Говорят, что это должен быть темный и незнакомый мужчина, а кто может быть темнее и незнакомее тебя? Ой. Звонок. Пришел кто-то еще.

— Зачем нам туда идти? — ныла Люси. — Я не выношу подобные сборища.

— Все будет нормально, — сказал Доминик довольно любезно. Импульс поддразнить младшую сестру, разозлить ее появился… и исчез. Почему-то Доминика это больше не забавляло.

— Смешной ты ребенок, — спокойно заметила Джеральдин дочери. — Когда я была в твоем возрасте, я обожала ходить на вечеринки. — И она положила руку Джону на колено, словно у них был общий секрет, словно они всю свою молодость только и делали, что ходили на вечеринки. Джон же подумал, что этим жестом она заявляла свои права на него — как заявляют права на стул в общественном месте, положив на сиденье пальто или газету. Он считал, что его не столько любят, сколько нуждаются в нем. И все же быть нужным — это уже кое-что, полагал Джон.

Что касается предстоящего вечера, то он был солидарен с Люси: он тоже считал, что не вынесет его. Видеть Кейт, но не говорить с ней, не держать ее за руку, не прикасаться к ней — это будет пыткой. Он так и видел, как она, такая яркая, отважная, немного колкая, будет тайком кривить губы, бросать на него презрительные взгляды (ничего другого он и не заслуживал). Она была для него больше, чем жизнь, а он отказался от нее. Из-за своей нерешительности он ее предал.

В машине, в окружении семьи, было тепло и душно. Краем глаза Джон ловил в боковом окне свое отражение — привидение самого себя. В зеркале заднего вида он видел собственные прищуренные глаза, сведенные вместе брови. Позади него лица детей то и дело вспыхивали желтым в свете уличных фонарей, омывавших интерьер «ровера».

Джеральдин убрала руку с его колена и стала копаться в сумочке в поисках освежающих конфет.