Песенка для Нерона - Том Холт

— Что?

— Я спросил, — повторил я, — не знаешь ли ты, что это за место?

— Тебе надо говорить погромче, — сказал он. — Я глуховат.

Вот только этого не хватало, сказал я себе.

— Можешь сказать, — заорал я, — что это за место?

У него сделался озадаченный вид, как будто он не понял вопроса.

— Это Долгий Луг, — сказал он. — Роща Пяти Сосен в ту сторону, — он обвел рукой примерно полгоризонта. — А там Черноводная.

— Спасибо, — сказал я. — Но на самом деле я хотел узнать, что это за страна.

Он посмотрел на меня.

— Ты чужеземец, — сказал я. — После кораблекрушения.

Я кивнул.

— Верно.

— Так я и подумал. Видел тебя вчера вечером, когда ты плыл к берегу в Игольной бухте. Думал, потонешь ты там.

Я не знал, поблагодарить ли его за комплимент или извиниться.

— Еще кто-нибудь спасся, не видел? — спросил я.

Он вздернул голову.

— Неа, — ответил он. — Видел только тебя и целую кучу дерева и прочего хлама, выброшенного на Северный мыс. И откуда же ты?

— Афины, — ответил я. К счастью, об Афинах он слышал. — Есть тут где-нибудь город или деревня, где я мог бы достать какую-никакую одежду и что-нибудь поесть?

— Очень скверный шторм, — продолжал он. — Чудо, что ты не утонул и не разбился о скалы. Они иногда бывают просто ужасные.

— Да уж я-то знаю, — сказал я. — А это не Африка, случайно? Я вообще-то не представляю, что это может быть еще, потому что между Карфагеном и Сицилией больших островов нет.

— Два или три раза в год мы находим трупы на Иглах, — продолжал старик. — И почти всегда это утопленники или убившиеся об риф. Если не знаешь путь, почти наверняка пропадешь в этих водах.

Я, напротив, рискую умереть с голоду, сказал я себе.

— Что ж, значит, я счастливчик, — сказал я. — Вот что, может быть, есть какие-то причины не говорить мне, что это за место? Ну типа это секретная военная база или пиратское логово или еще что?

Я, конечно, шутил. Только когда слова о пиратах уже прозвучали, я понял, что сказал глупость. Но старик все так же смотрел на меня.

— Нет, правда, — сказал я, понемногу теряя терпение. — Все, что мне надо — немного еды и какая-нибудь одежда. Я никого не хочу беспокоить, и если ты не хочешь говорить, где мы — отлично! Но я провел целый день в плавающем гробу, лишился одежды и лучшего друга, и если мне никто не поможет, погибну и сам. Ты понимаешь, что я говорю, а?

Старик долго смотрел на меня, не говоря ни слова; и пока он этим занимался, я стал задаваться вопросом — где на земле старые козопасы разгуливают в роскошных пурпурных туниках? Затем он наклонился и положил мне руку на плечо.

— Тебе лучше пойти в большой дом.

— Прекрасно, — сказал я. — Спасибо.

Ну, меня извиняет то, что я устал и давно ничего не ел. По правде говоря, не думаю, что угнался бы за старым козлом, даже если б провел месяц в тренировочном лагере, готовясь к Олимпийским играм. Он несся вперед, не важно, вверх или вниз по склону мы шли, а я мог только трусить следом, как маленькая собачонка. Мы поднялись на одну гору, спустились вниз, перевалили через следующую, обогнули третью, пересекли склон четвертой, и тут силы меня оставили. Колени и щиколотки ныли так, будто мышцы вот-вот порвут кожу, а дышал я, как ныряльщик за жемчугом. Печальная правда заключается в том, что в детстве я мог целыми днями бродить по полям или по склонам, когда пас скот, и даже не замечал, что это трудно. Что ж, такова плата за то, что ты променял дом на жизни бродяги.

Когда мы достигли вершины пятой горы, я увидел, куда мы направляемся. Легко можно было и не заметить: всего один дом, укрывшийся в узкой долине меж гор рядом с тонкой струйкой воды. Сверху он казался крошечным, но когда мы спустили в долину, я осознал, что это довольно большое здание, длинное и узкое; двора не было, и своей соломенной крышей дом напоминал скорее огромную конюшню. Я не видел ни людей, ни животных, ни посевов, ни виноградников, и гадал, не живет ли старый дурак в одиночестве в этом огромном сарае. Только когда мы подошли совсем близко, из дома начали появляться люди — целая толпа, два или три десятка, глядя на нас так, будто мы комета или типа того.

Все они были одеты, как цари или сенаторы — тонкая шерсть и лен, все багряное. Один из этих парней показался мне вожаком, потому что слегка выдвинулся вперед, будто собираясь встретить нас молитвой или речью. Выглядел он как начальник; имея набитый глаз, это сразу замечаешь. Это был крупный дядька, плотный, почти толстый, с волосами цвета потускневшей бронзы, которая вот-вот начнет зеленеть. Он не походил ни на грека, ни на италийца, и уж точно не был африканцем или арабом; на самом деле, никого подобного я никогда не видел, хотя и не сразу понял, в чем разница. Не очень понимаю и сейчас — что-то в очертаниях носа и скул.

— Я вот кого нашел, — сказал старикашка. — Выжил в кораблекрушении.

Здоровяк не удивился.

— Только один? — спросил он. Старикашка кивнул, а я вдруг почувствовал… В Аттике у нас был сосед, который как-то отправился в горы с телегой булыжников, предназначенных для починки террас. Что-то пошло не так; то ли ось сломалась, то ли шпилька выскочила. В общем, пришлось ему лезть под колесо, чтобы посмотреть, в чем проблема. И так уж ему не повезло — то ли колесо, то ли ось не выдержали, пока он там ползал, и сами можете догадаться, что произошло потом. Камни рухнули вниз и размозжили ему ноги, как мы прихлопываем муху. Он отключился от боли и пришел в себя уже дома, в постели, окруженный встревоженными родственниками. Первые его вопросы были о телеге — сможете ли вы сами ее починить или надо договариваться с колесником и кузнецом? Ведь на следующий месяц она понадобится на сборе винограда. Но никто ничего не ответил, все смотрели на него с трагическим видом, и тут он понял, что не чувствует ног. Он спросил, что произошло, и ему объяснили, что единственным способ вытащить его, не убив и не рискую уронить в ущелье, было отрезать ему ноги чуть выше колена; на самом деле, если бы сосед с сыном не проходил мимо с большой пилой, направляясь на поиски новой мачты для лодки, он бы умер до того, как они успели что-нибудь сделать. Ну, мужик остался лежать совершенно уничтоженный, как будто факты были огромной клецкой, застрявшей у него в горле.

Вот так я примерно себя и почувствовал тогда, потому что именно в этот момент до меня дошло, что Луций Домиций скорее всего мертв, утонул, лежит где-нибудь на дне моря. Все, чем он был, вся его образованность, воспитание и опыт, все его страшно раздражающие привычки, его глупость и доверчивость, его внезапное хитроумие, его косорукость, его постоянное присутствие рядом, способность выживать в самых ужасных ситуациях — все это кончилось. Для меня это не имело смысла, потому что я не понимал, почему боги столько раз вырывали его из лап смерти, как тех египетских птичек, которые кормятся застрявшими меж зубов крокодила кусочками, только чтобы он утонул по пути в продуктовую лавку? Я мог представить, чтобы они избавились подобным образом от меня, потому что какого хрена — я же ничего не значу; но спасти меня, послать мне этот проклятый плавучий гроб, и бросить его — это все равно что поджечь дом и утащить из него один старый тапок.