Грани безумия. Том 1 - Ирина Успенская

– Это было еще до вашего рождения, мальчик мой, – азартно мурлыкнул Риккарди. – И я расспрашивал многих, но все отмалчивались. У меня не брали такие деньги, от которых человек в здравом рассудке отказаться не способен. Если только не уверен, что эти деньги пойдут на его похороны. А вам, значит, эта история известна?

Пожав плечами, Лучано погладил пальцем левой руки перстень-розу на правой. Дождался, пока Риккарди остро блеснет глазами, увидев это, и небрежно заметил:

– Светлейший грандсиньор, я здесь по делам его величества Аластора Дорвенна. То старое дело в Капалермо к моим полномочиям никак не относится. Монсиньор Аластор передает вам изъявления самой искренней родственной любви и ждет ответа. Очень ждет…

– Ох, да получит он свои деньги, – махнул рукой Риккарди. – Моя девочка пишет, что этот мужчина сделал ее счастливой, а она хочет сделать счастливым его. Я очень много задолжал ей за эти два десятка лет. И если этот долг можно вернуть всего лишь деньгами, пусть будет так. В Претемные Сады с мешком золота не пускают, и остальные мои дети нищими не останутся. Он просит много… – Торговый принц быстро глянул на расправленную перед ним бумагу, словно не помнил, что там написано. Ага, как же! Потом, прищурившись, посмотрел на Лучано и вкрадчиво сказал: – Он просит очень много, но я добавлю к этой сумме… скажем… десять процентов. За рассказ о Капалермо и человеке, поимевшем Пьячченца. Лично в подарок вам, синьор Фарелли. Или синьор младший мастер Фортунато, если вам так угоднее.

– Грандсиньор, – укоризненно вздохнул Лучано. – Тех идиотто, что раскрывают секреты гильдии, Шипы Претемных Садов заживо скармливают крысам. Свой жизненный путь я хотел бы закончить иначе. Желательно, как-нибудь вот так! Поэтому пятнадцать процентов нравятся мне гораздо больше десяти.

И он обвел взглядом террасу, по которой от дуновения ветерка плясали кружевные тени, огромную маслину, накрытый стол и уходящий вдаль сад.

– Двенадцать, – хмыкнул Риккарди. – И заметьте, я ведь даже не могу проверить этот рассказ. Что помешает вам скормить мне красивую сказку?

– Ничего, – согласился Лучано, чувствуя себя так, словно играет с лучшим шулером Вероккьи или пробует новинку мастера Ларци, на которую сам наставник смотрит озадаченно. – Ровным счетом ничего, грандсиньор. Больше того, я не назову ни одного имени. И очень советую вам не допытываться, кто все эти люди. Угадать их можно, но, поверьте, не нужно. Кстати, грандсиньор Бальтазар…

Он выразительно глянул в ту сторону, и Бальтазар искривил рот в подобии улыбки, а потом уронил:

– Соглашайся, Франческо. Иначе я дам этому мальчику двадцать, но с условием, что узнаю все, а тебе он не расскажет ни слова. Мне-то и вовсе не для кого беречь деньги.

– Ах ты, старый живодер! – выдохнул Риккарди. – Ты должен быть на моей стороне! Да ты хоть знаешь, сколько просит его покровитель? Я десять лет не увижу дохода с Лавальи!

Лавалья? Лавалья?!

Лучано растерянно выругал себя идиотто, и даже грызущая сердце тоска немного отступила. Риккарди назвал этого старика Бальтазаром! Это же старый Джанталья! Глава рода, оставшийся последним после смерти своих внуков. К которой, между прочим, Шипы имели самое близкое отношение! Но что он делает здесь, у Риккарди?!

– Можешь себе позволить, – равнодушно сказал Бальтазар. – Не все ли тебе равно, что будет через десять лет? Или ты рассчитываешь их прожить?

– Если я накину пятнадцать процентов на кредит без всякого обеспечения, то не проживу, разумеется, – сварливо отозвался Риккарди. – Меня удавят собственные внуки, и я даже не могу их за это осудить. Зачем жить тому, кто впал в старческий маразм и раздает семейное добро? Двадцать пополам, согласен? С такими деньгами этот мальчик может купить себе собственный городишко.

– Где его и убьют, – так же равнодушно сообщил Бальтазар Джанталья. – Ох, ну зачем тебе такие деньги, молодой синьор? Твой король тебе и так даст, сколько попросишь. За красивые глаза!..

И он осекся, странно хмыкнув. Потом потянулся прямо через стол, и не успел Лучано отшатнуться и возмутиться, поддел его подбородок жестким пальцем с неприятно царапнувшим ногтем, потянул вверх, так что пробившийся через листву луч ударил Лучано прямо в лицо, и каким-то слишком безразличным голосом повторил:

– Да, красивые… Кстати, мальчик, а откуда ты?

– Из сиротского приюта славного города Вероккьи, – очень любезно сообщил Лучано, отодвинувшись назад и едва сдержавшись, чтобы не вытереть подбородок салфеткой. – Как и любой Шип, грандсиньор. Нас там много таких, красивых…

Ярость кипела внутри, но рассудком Лучано понимал, что обидеть его старый мерзавец не хотел. Просто сделал то, что посчитал нужным – как всегда. Подобные люди редко спрашивают себя, нравятся ли другим их манеры.

– Двадцать пополам, – согласился Джанталья все тем же странным голосом.

Слишком спокойным и бесстрастным, словно блефовал в карты. И даже веки снова опустил, разом опять став похожим на черепаху, готовую вот-вот втянуться в панцирь. Только желтая муть залила узкие щели между веками.

– Получишь чек в банке Дорвенанта, – вздохнул Риккарди. – На твое имя, разумеется. Хотя мне очень интересно, зачем тебе такие деньги в этой дикой стране? Там, говорят, их даже потратить не на что, кроме побрякушек.

– Фонтан поставлю, – невозмутимо отозвался Лучано и пояснил: – В Дорвенне такие скучные городские площади. Готов поспорить, ни один Шип еще не удостоился личного фонтана!

Два ошеломленных взгляда таких людей стали ему достойной наградой за весь устроенный здесь балаган, в котором ему отвели роль марионетто. Лучано немного помолчал, наслаждаясь эффектом, и раскусил еще одну виноградинку, а потом негромко заговорил:

– Итак, резня в Капалермо… Строго говоря, называть это резней не совсем верно, ведь примерно половина заказа была исполнена ядом. И это весьма важно, грандсиньоры. Все началось с того, что…

Он тоже чуть прикрыл глаза, восстанавливая в памяти каждое слово, каждую интонацию, с которой эту историю рассказывали ему самому. О, перед этой парой матерых крокодилов Лучано ничуть не лукавил, наказание за разглашение тайны гильдии действительно страшное. Но это не касается тех историй, которые Шипы пересказывают друг другу как легенды, и того, что ученикам рассказывают мастера. Выносить это за пределы гильдии строжайше не рекомендуется, но… именно в этой истории нет ничего позорного для Шипов. И если не называть имена…

– Все началось с того, что одного Шипа предпоследнего года обучения наказали, посадив на сутки в карцер. Казалось бы, не так страшно, только вот карцер в казармах Шипов, это каменный мешок на солнцепеке, а наказанным не дают ни еды, ни воды. К ночи наказанному стало совсем паршиво, за день он поджарился на солнце так, что едва дышал. И вот когда уже стемнело, в щель под дверью карцера чья-то рука просунула пару разломанных на дольки апельсинов. Большой риск, грандсиньоры! Узнай об этом наставники, такой добряк просидел бы в карцере неделю на одной лишь воде, а это не всякий переживет… Молодой Шип изучал яды, поэтому он первым делом обнюхал апельсин. Затем попробовал. А потом по очереди медленно высосал каждую дольку. И жить стало немного легче. Во всяком случае, распухший язык уже не грозил перекрыть горло, а в мыслях не мутилось. Он, конечно, не оставил никаких следов, и утром наказание закончилось. Шип ожидал, что ему предъявят счет за помощь – ну кто станет так рисковать даром? – но на следующий день никто из соучеников ничего ему не сказал. И тогда он решил сам узнать, кому придется вернуть долг. Я ведь говорил, что он изучал яды, м? Люди часто недооценивают чутье. Слишком редко моют руки, одежду и вовсе не стирают, если на нее попали всего лишь капли апельсинового сока. Тому Шипу пришлось пройти все спальные комнаты в казармах, но он нашел того, от кого пахло его спасением. Позвал на разговор и прямо спросил, чем придется расплачиваться. Но другой Шип, его ровесник, предпочитающий клинки, лишь пожал плечами и сказал, что наказание показалось ему несправедливым. Долга нет, пустяки! «Я запомню», – сказал тот, кто учился варить яды. И на этом, грандсиньоры, все закончилось. Тогда закончилось…