Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

– Вот так спасибо капитану! Теперь я могу убрать свой пистоль за пояс. Всю ночь стволом водил то в одну сторону, то в другую, все чудилось – злодейская морда из-за дерева высматривает, топоры на лунном свете блещут…

Тарарин, вымучив на обветренном лице улыбку, откликнулся шуткой, адресуясь больше к дамам, сидящим в возке:

– Те воры, должно, и убоялись твоего пистоля, атаман!

– А иначе как же! – взбодрился Ерославцев. – Средь мужичья барину ухо надобно держать востро, только сделайся овцой, а волки готовы! Тем паче вона у них какой вожак объявился – с царской будто бы короной на голове.

– Ништо-о, – самоуверенно выговорил Тарарин. – Придет и наш час, сшибем воровскую голову с плеч да и поглядим, что за корона была на ней надета – из золота, альбо из коровьего кизяка.

«Ишь ты, каков храбрец, – поморщился, усмехнувшись про себя, отставной казачий атаман и покосился на есаула, который подбоченясь красовался в седле перед ожившими от ночных страхов самарскими барышнями. – Плохо ты, бахвал, знаешь яицкую братию! Где яицкий атаман лисой пройдет, там три года куры не несутся! А ты объявившегося самозваного царя и в руках не подержал, и вблизи не глядел, а уж выпорол загодя вожжами…»

Заговорил о другом, не желая слушать похвальбу есаула:

– Страсть как горячих щей хочется, да и поспать бы…

Дмитрий Ерославцев сурово глянул на дочь-переростка: прислушиваясь к разговору мужчин, она принялась было освобождать личико от пухового платка и теплой шали, покряхтел, покосился на супругу, которая, укутавшись в тулуп с головой, спала, привалившись к нему тяжелым телом. Чувствуя, что засыпает, Ерославцев – по давней служилой привычке – огляделся полусонными глазами.

На деревьях густо намерз иней, за спиной глухо стучат копыта, да впереди мерно поскрипывают санные полозья: будто и не от погибели уходят люди, а в соседнее село на свадьбу обозом едут… Вот и лес по обе стороны дороги такой спокойный и приветливый, только бери ружьишко да и ступай с длинноухой гончей гонять косого из-под елочки! Далекая ворона отозвалась на конское фырканье редким простуженным криком да так и перелетела с дерева на дерево до самого села…

В Печерское, Николаевское тож, въехали в третьем часу пополудни двадцать пятого декабря, в день Рождества Христова. Жители села, только что отстояв праздничную службу в деревянной церкви с заколоченными близ входной двери окнами, выстроились, словно по чьему-то повелению, вдоль дороги, смотрели на странный воинский обоз, на казаков, перешептывались, поглядывая на укутанных в тройные одежды самарцев, иные откровенно насмехались, тыча пальцами в богатые сани. Мальчишки издали глазели на укрытые рогожами пушки – будто замерзших покойников везет с собой самарский комендант, – а подойти ближе не решались, страшась сердитых казаков и усатых солдат с длинными ружьями.

Капитан Балахонцев приказал править к дому здешнего приказчика господ Орловых, потребовал принять беженцев на временный постой с прокормом, а солдат разместил на старом постоялом дворе.

– Не беда, что в тесноте да с клопами, зато все кучно, – ответил Иван Кондратьевич на ворчание есаула Тарарина. – Да и не ночевать нам здесь. Отобедаем, час-другой кони передохнут, и дале, в Сызрань. Самолично пойду к гусарскому капитану Краевичу торопить с походом на Самару, покудова воровская шайка празднует над нами викторию. Подпоручик Кутузов, – обратился Иван Кондратьевич к своему помощнику, – распорядись выставить из своих солдат караулы. А как обед сготовят, повели сменить караульных тако ж отобедать и малость передохнуть.

Против ожидания, в Печерском им пришлось и в самом деле заночевать. Едва санные караулы выехали на околицу села в сторону Сызрани, как на дороге показался в санях же солдат Ставропольского батальона Игнатий Степанов, прежде посланный из Самары с пакетом к сызранскому воеводе. Караул из трех солдат того же батальона, взятых Балахонцевым с собой от воинского цейхгауза – Семен Сидоров, Герасим Корнилов и Ефрем Давыдов, – окликнул сослуживцев. Узнав, что он спешит с пакетом из Сызрани в Самару, проводили его к капитану.

Игнатий Степанов долго дул на застывшие пальцы, потом вынул из-под верхней накидки-епанчи примятый пакет, вручил его капитану Балахонцеву и в сопровождении Семена Сидорова, бряцая прикладом ружья о пороги, ушел на кухню постоялого двора согреться горячими щами и кашей.

Иван Кондратьевич глянул на своих офицеров: сидят, ждут, что за вести привез нарочный. А ну как наистрожайший приказ казанского губернатора Бранта ни при каких обстоятельствах не покидать города Самары? Что тогда делать? С горсткой уставших солдат да казаков кидаться на воровское скопище, заведомо зная, что примешь бесславную смерть от мужицкого кистеня или от самодельной рогатины?

«Чирей и в боку сидит, да не родня! Губернатор в Казани – тако ж не командир войску под Самарой!» – со злостью подумал Иван Кондратьевич, нервным рывком вскрыл пакет, вынул бумагу, повернулся к тусклому окну и с облегчением выдохнул.

– Что там, господин капитан? – не выдержал и прервал молчание прапорщик Панов.

– Неужто добрые вести? – Илья Кутузов нетерпеливо шагнул к столу, за которым сидел капитан. Иван Кондратьевич поднял голову от полученного уведомления, объявил:

– Сызранский воевода известил нас, что к Самаре следует для побития бунтовщиков и злодеев двадцать четвертая полевая команда. А ведет ее… – Иван Кондратьевич еще раз заглянул в бумагу. – Ведет ее премиер-маиор Карл Муфель.

– Слава богу, – тихо проговорил прапорщик Панов. – Не одни мы теперь пред бунтовщиками…

– Эх, кабы на два дня раньше! – высказал общее сожаление Илья Кутузов. – И не было бы нашего позорного принужденного бегства…

– Не быв звонарем, не быть и пономарем… Тако и в нашей ратной службе. – Иван Кондратьевич пытался притушить горечь слов, сорвавшихся у Ильи Кутузова. – На сей раз фортуна нам малость не потрафила. – Встал, убрал послание воеводы в карман. – Коль команда сама идет к Самаре, то нам нет резона спешить к Сызрани. Будем ожидать ее прихода здесь, в Печерском. И да поможет нам Господь счастливо отбить у злодеев оставленный город.

«Эх-ма, коль не повезет в службе, то и тараканы твой полк на “ура” возьмут! – с досадой и со стыдом думал капитан Балахонцев. – Знать бы такие обороты действий наперед, может, и удержался бы я в Самаре день-два… Великую оплошку, наверное, сделал, что воровского приступа не дождался и покинул город… Покойный ныне родитель упреждал, помнится: на помело не наступай – судороги потянут… А меня как бы судороги не потянули на глаголе… Вот попал в оборот, что и деваться некуда! В лесу медведь дерет, а дома мачеха! По мне теперь лучше было бы, чтоб тот немец с командой и вовсе не приходил…»

Иван Кондратьевич встал, надел треух и покинул затхлую комнату постоялого двора, сказав офицерам с нескрываемым раздражением:

– Пойду посмотреть, как солдаты на ночлег устроились.

Конец дня и ночь прошли спокойно. Капитан Балахонцев самолично дважды проверял выставленные парные караулы – не приведи господь, налетят разбойные шайки, сонных солдат да казаков голыми руками поберут да повяжут. Тогда воистину лучше самому себе пулю в лоб пустить, нежели ждать позорного криксрехта. Но, к великому счастью, злодейский атаман за ними в угон не пустил сильной конной команды.