Идиот - Федор Достоевский

— Это не так-с! У нас, князь, полчаса тому составилсяуговор, чтобы не прерывать; чтобы не хохотать, покамест один говорит; чтоб емусвободно дали всё выразить, а потом уж пусть и атеисты, если хотят, возражают;мы генерала председателем посадили, вот-с! А то что же-с? Этак всякого можносбить, на высокой идее-с, на глубокой идее-с…

— Да говорите, говорите: никто не сбивает! — раздалисьголоса.

— Говорите, да не заговаривайтесь.

— Что за “звезда Полынь” такая? — осведомился кто-то.

— Понятия не имею! — ответил генерал Иволгин, с важным видомзанимая свое недавнее место председателя.

— Я удивительно люблю все эти споры и раздражения, князь,ученые, разумеется, — пробормотал между тем Келлер в решительном упоении инетерпении ворочаясь на стуле, — ученые и политические, — обратился он вдруг инеожиданно к Евгению Павловичу, сидевшему почти рядом с ним. — Знаете, я ужаснолюблю в газетах читать про английские парламенты, то-есть не в том смысле, прочто они там рассуждают (я, знаете, не политик), а в том, как они между собойобъясняются, ведут себя, так сказать, как политики: “благородный виконт,сидящий напротив”, “благородный граф, разделяющий мысль мою”, “благородный мойоппонент, удививший Европу своим предложением”, то-есть все вот этивыраженьица, весь этот парламентаризм свободного народа — вот что для нашегобрата заманчиво! Я пленяюсь, князь. Я всегда был артист в глубине души, клянусьвам, Евгений Павлыч.

— Так что же после этого, — горячился в другом углу Ганя, —выходит, по-вашему, что железные дороги прокляты, что они гибель человечеству,что они язва, упавшая на землю, чтобы замутить “источники жизни”?

Гаврила Ардалионович был в особенно возбужденном настроениив этот вечер, и в настроении веселом, чуть не торжествующем, как показалоськнязю. С Лебедевым он, конечно, шутил, поджигая его, но скоро и самразгорячился.

— Не железные дороги, нет-с! — возражал Лебедев, в одно и тоже время и выходивший из себя, и ощущавший непомерное наслаждение: — собственноодни железные дороги не замутят источников жизни, а всё это в целом-с проклято,всё это настроение наших последних веков, в его общем целом, научном ипрактическом, может быть, и действительно проклято-с.

— Наверно проклято или только может быть? Это ведь важно вэтом случае, — справился Евгений Павлович.

— Проклято, проклято, наверно проклято! — с азартомподтвердил Лебедев.

— Не торопитесь, Лебедев, вы по утрам гораздо добрее, — заметил,улыбаясь, Птицын.

— А по вечерам зато откровеннее! По вечерам задушевнее иоткровеннее! — с жаром обернулся к нему Лебедев: — простодушнее иопределительнее, честнее и почтеннее, и хоть этим я вам и бок подставляю, нонаплевать-с; я вас всех вызываю теперь, всех атеистов: чем вы спасете мир инормальную дорогу ему в чем отыскали, — вы, люди науки, промышленности,ассоциаций, платы заработной и прочего? Чем? Кредитом? Что такое кредит? К чемуприведет вас кредит?

— Эк ведь у вас любопытство-то! — заметил Евгений Павлович.

— А мое мнение то, что кто такими вопросами не интересуется,тот великосветский шенапан-с!

— Да хоть ко всеобщей солидарности и равновесию интересовприведет, — заметил Птицын.

— И только, только! Не принимая никакого нравственногооснования, кроме удовлетворения личного эгоизма и материальной необходимости?Всеобщий мир, всеобщее счастье — из необходимости! Так ли-с, если смеюспросить, понимаю я вас, милостивый мой государь?

— Да ведь всеобщая необходимость жить, пить и есть, аполнейшее, научное, наконец, убеждение в том, что вы не удовлетворите этойнеобходимости без всеобщей ассоциации и солидарности интересов, есть, кажется,достаточно крепкая мысль, чтобы послужить опорною точкой и “источником жизни”для будущих веков человечества, — заметил уже серьезно разгорячившийся Ганя.

— Необходимость пить и есть, то-есть одно только чувствосамосохранения…

— Да разве мало одного только чувства самосохранения? Ведьчувство самосохранения — нормальный закон человечества…

— Кто это вам сказал? — крикнул вдруг Евгений Павлович: —закон — это правда, но столько же нормальный, сколько и закон разрушения, апожалуй, и саморазрушения. Разве в самосохранении одном весь нормальный закончеловечества?

— Эге! — вскрикнул Ипполит, быстро оборотясь к ЕвгениюПавловичу и с диким любопытством оглядывая его; но увидев, что он смеется,засмеялся и сам, толкнул рядом стоящего Колю и опять спросил его, который час,даже сам притянул к себе серебряные часы Коли и жадно посмотрел на стрелку.Затем, точно всё забыв, он протянулся на диване, закинул руки за голову и сталсмотреть в потолок; чрез полминуты он уже опять сидел за столом, выпрямившись ивслушиваясь в болтовню разгорячившегося до последней степени Лебедева.

— Мысль коварная и насмешливая, мысль шпигующая! — сжадностью подхватил Лебедев парадокс Евгения Павловича: — мысль высказанная сцелью подзадорить в драку противников, но мысль верная! Потому что вы, светскийпересмешник и кавалерист (хотя и не без способностей!), и сами не знаете, докакой степени ваша мысль есть глубокая мысль, есть верная мысль! Да-с. Законсаморазрушения и закон самосохранения одинаково сильны в человечестве! Дьяволодинаково владычествует человечеством до предела времен еще нам неизвестного.Вы смеетесь? Вы не верите в дьявола? Неверие в дьявола есть французская мысль,есть легкая мысль. Вы знаете ли, кто есть дьявол? Знаете ли, как ему имя? И незная даже имени его, вы смеетесь над формой его, по примеру Вольтерову, надкопытами, хвостом и рогами его, вами же изобретенными; ибо нечистый дух естьвеликий и грозный дух, а не с копытами и с рогами, вами ему изобретенными. Ноне в нем теперь дело!..

— Почему вы знаете, что не в нем теперь дело? — крикнулвдруг Ипполит и захохотал как будто в припадке.

— Мысль ловкая и намекающая! — похвалил Лебедев: — ноопять-таки дело не в том, а вопрос у нас в том, что не ослабели ли “источникижизни” с усилением…

— Железных-то дорог? — крикнул Коля.

— Не железных путей сообщения, молодой, но азартныйподросток, а всего того направления, которому железные дороги могут послужить,так сказать, картиной, выражением художественным. Спешат, гремят, стучат иторопятся для счастия, говорят, человечества! “Слишком шумно и промышленностановится в человечестве, мало спокойствия духовного”, жалуется одинудалившийся мыслитель. “Пусть, но стук телег, подвозящих хлеб голодномучеловечеству, может быть, лучше спокойствия духовного”, отвечает томупобедительно другой, разъезжающий повсеместно мыслитель, и уходит от него стщеславием. Не верю я, гнусный Лебедев, телегам, подвозящим хлеб человечеству!Ибо телеги, подвозящие хлеб всему человечеству, без нравственного основанияпоступку, могут прехладнокровно исключить из наслаждения подвозимым значительнуючасть человечества, что уже и было…