Артур и Джордж - Джулиан Барнс

— Как я указал в моем «Формулировании», — отвечает Артур, с каждой минутой раздражаясь все больше, — подозреваю, что на него странно влияет новолуние.

— Возможно, — отвечает Джордж. — Хотя не все случаи имели место в одну и ту же фазу Луны.

— Совершенно верно. Но за малым исключением.

— Да.

— Так разве невозможно сделать логический вывод, что цель этих исключений сводилась к тому, чтобы сознательно ввести в заблуждение следователей?

— Да, возможно.

— Мистер Идалджи, кажется, я вас не убедил.

— Простите, сэр Артур, не то чтобы я не был безмерно вам благодарен или хотел бы сделать вид, будто это не так. Возможно, что суть в том, что я солиситор.

— Справедливо. — Пожалуй, он излишне суров с молодчиком. Однако это крайне странно: словно он принес ему мешок золота с самого дальнего края земли и услышал в ответ: откровенно говоря, я предпочел бы серебро.

— Инструмент, — сказал Джордж. — Конский ланцет.

— Да?

— Могу ли я спросить, каким образом вы узнали, как он выглядит?

— Пожалуйста. Двумя способами. Во-первых, я попросил миссис Грейторекс нарисовать его для меня. И мистер Вуд опознал в нем конский ланцет. А во-вторых, — Артур делает паузу для пущего эффекта, — он теперь у меня.

— У вас?

Артур кивает. На лице Джорджа испуг.

— Не здесь. Не тревожьтесь. Я не захватил его с собой. Он в «Под сенью».

— Могу я спросить, как вы его получили?

Артур потирает пальцем нос сбоку. Затем он смягчается:

— Вуд и Гарри Чарльзуорт наткнулись на него.

— Наткнулись?

— Было очевидно, что инструмент следует обезопасить, прежде чем Остер успеет избавиться от него. Он знал, что я был там и нащупал его след. Он даже принялся посылать мне письма вроде тех, которые посылал вам. Угрожал удалением у меня жизненно важных органов. Если в голове у него есть два полушария, чтобы потереть их друг о друга, он бы запрятал ланцет так, что его и за сто лет не отыскали бы. А потому я проинструктировал Вуда и Гарри наткнуться на него.

— Понимаю. — Джорджа охватывает то ощущение, которое он испытывает, когда клиент начинает конфиденциально рассказывать ему такое, о чем клиент ни в коем случае не должен говорить солиситору, даже своему собственному — в первую очередь своему собственному! — И вы говорили с Остером?

— Нет. Я полагаю, это ясно из моего «Формулирования».

— Да, разумеется. Простите меня.

— Итак, если у вас нет возражений, я приложу мое «Формулирование» к моим заявлениям в министерство внутренних дел.

— Сэр Артур, я не в силах выразить благодарность, которую чувствую…

— И не надо. Я делал все это не ради вашей чертовой благодарности, которую вы уже в достаточной степени выразили. Я делал это потому, что вы невиновны, и мне стыдно из-за того, как действует в этой стране судебно-бюрократическая машина.

— Тем не менее никто, кроме вас, не смог бы сделать то, что сделали вы. И за такой сравнительно краткий срок.

Он просто-напросто говорит, что я все напортил, думает Артур. Нет, не сочиняй глупости. Просто его несравненно больше интересует собственное оправдание и полная его гарантированность, чем обвинение Остера. Что вполне понятно. Покончи с одним делом, прежде чем перейти ко второму, — чего еще ты мог ждать от юриста? Тогда как я атакую на всех фронтах одновременно. Он всего лишь тревожится, как бы я не отвел взгляд от мяча.

Но позже, когда они попрощались и Артур в кебе ехал к Джин, у него появились сомнения. О чем гласит этот афоризм: «Люди простят тебе что угодно, но только не помощь, которую ты им окажешь»? Что-то вроде. И, возможно, в подобном случае такая реакция обостряется. Когда он читал про Дрейфуса, его поразило, что многие из тех, кто пришел на помощь французу, кто страстно боролся за него, кто видел в его деле не просто великую битву между Правдой и Ложью, между Справедливостью и Несправедливостью, но и объяснение и даже определение страны, в которой они жили, — что многие из них испытывали полнейшее равнодушие к полковнику Альфреду Дрейфусу. Они считали его сухарем, холодным, корректным и отнюдь не образчиком благодарности и симпатичности. Кто-то написал, что жертва обычно не дотягивает до ореола случившегося с ней. Конечно, сугубо французская максима, но вовсе не обязательно неверная.

А может быть, и это несправедливо. Когда он только познакомился с Джорджем Идалджи, его поразило, что молодой человек, такой беззащитный и хрупкий, сумел противостоять трем годам тюремного заключения. От изумления он, без сомнения, не учел того, во что это не могло не обойтись Джорджу. Быть может, единственный способ выжить подразумевал полное сосредоточение от зари и до зари на подробностях своего дела и не допущение в свои мысли ничего другого. Ему требовалось держать все факты и доводы наготове, если вдруг они понадобятся. Только так можно было вынести чудовищную несправедливость и омерзительные изменения в привычном образе жизни. Так что, пожалуй, ожидать, чтобы Джордж Идалджи вел себя как свободный человек, значило требовать от него слишком многого. Пока он не будет оправдан и не получит компенсации, он не сможет вновь стать тем человеком, которым был.

Сбереги свое раздражение для других, думает Артур. Джордж отличный малый, ни в чем не виновный, но это еще не причина искать в нем святости. Желать от него большей благодарности равносильно желанию, чтобы каждый критик объявлял каждую твою книгу шедевром гения. Да, сбереги свое раздражение для других. Начиная с капитана Энсона, чье письмо сегодня утром содержало очередную наглость: категорический отказ признать, что орудием располосовываний мог быть конский ланцет. И в довершение уничижительная строчка: «Нарисовали вы обычный ланцет». Да уж! Артур не стал беспокоить Джорджа этой последней провокацией.

А помимо Энсона, обнаружил он, все большее раздражение вызывал у него Уилли Хорнанг. Его шурин сочинил новую шутку, которую Конни сообщила ему за завтраком. «Что общего между Артуром Конан Дойлем и Джорджем Идалджи? Нет? Сдаешься? Заключения!» Артур зарычал про себя. Заключения — и он считает это остроумным? Объективно Артур видел, что кому-то это может прийтись по вкусу. Но право же… Разве что он начинает утрачивать чувство юмора. Говорят, такое случается с людьми среднего возраста. Нет — чушь! И теперь он начал сам себя раздражать. Еще одно свойство среднего возраста, надо полагать.

Джордж тем временем все еще оставался в комнате для писания писем в «Гранд-Отеле». Он был расстроен. Он вел себя с возмутительной невежливостью и неблагодарностью по отношению к сэру Артуру. И это — после месяцев и месяцев трудов, которые тот потратил на его дело. Джорджу было стыдно за себя. Надо написать письмо с извинениями. И все же… и все же… было бы нечестно сказать больше, чем он сказал. А вернее: скажи он больше, ему пришлось бы быть нечестным.

Он прочел «Формулирование дела против Ройдена Остера», которое Артур намеревался отослать в министерство внутренних дел. Он, естественно, перечел его несколько раз. И с каждым разом его первое впечатление все более крепло. Вывод — неизбежный профессиональный вывод — был однозначен: его положению оно на пользу не пойдет. Далее, по его мнению (которое он ни за что бы не упомянул в разговоре с сэром Артуром), дело сэра Артура против Остера странным образом напоминало дело стаффордширской полиции против него, Джорджа.