Хроники вечной жизни. Проклятый дар - Алекс Кейн

К тому времени, когда рассказчик выдохся, они стали почти друзьями. Но ночью, вспоминая свой монолог, барон с удивлением понял, что пани Эльжбета ни разу не рассмеялась. Что же омрачает ее душу? «Завтра же расспрошу Ваповского», – решил он.

На третий день коронационных торжеств проходил турнир между знатнейшими магнатами Речи Посполитой. Король и придворные спустились в подземные комнаты замка, где был оборудован просторный фехтовальный зал. На стенах были развешаны королевские штандарты, под ними стояли резные скамьи для зрителей, а в торце на помосте располагался трон, вокруг которого сгрудились кресла для ближайших придворных.

Войдя в зал, шляхтичи, желавшие принять участие в поединке, воткнули свои копья в стену. По обычаю, тот, кто хотел сразиться с каким-то вельможей, должен был вытащить из стены его копье. Франсуа устроился в одном из кресел подле трона, рядом с ним расположился Анджей Ваповский. Шляхтичи, болтая и смеясь, расселись по скамьям, а в дальнем конце зала остались стоять солдаты и слуги из их свит.

Когда все смолкли, вперед выступил распорядитель турнира. Поприветствовав гостей и участников, он объявил, что право первого поединка принадлежит ротмистру королевскому Самуилу Зборовскому. Подойдя к его копью, распорядитель снял прикрепленную к древку записку и громко провозгласил:

– Вот что изволил написать пан Зборовский: «Я вызываю на бой во славу короля любого желающего, лишь бы он равен был мне по происхождению и деяниям».

Шляхтичи молча выслушали, но вызов принять никто не рискнул: всем был известен горячий нрав ротмистра.

– Прошу, панове! – воскликнул распорядитель. – Кто вытащит копье пана Зборовского из стены?

Присутствующие дружно молчали. Анджей наклонился к Франсуа и тихо сказал:

– Бьюсь об заклад, никто не пожелает драться с ним. Самуил человек необузданный, в запале может и пришибить.

Франсуа не удивился: он прекрасно помнил сцену, разыгравшуюся после представления Генриха Анне Ягеллон.

– Так что же, панове? – повторил распорядитель.

И снова тишина. Шляхтичи косились друг на друга, но никто так и не вышел.

Зборовский вскочил и, гневно сверкая глазами, крикнул:

– Неужто ни один из вас не окажет мне чести? Уж не сговорились ли вы меж собою, панове? Или все боятся меня?

– Нет, не все, – раздался голос с того края зала, где стояли слуги вельмож.

От толпы отделился высокий широкоплечий дружинник лет двадцати.

– Я готов драться с вами, пан, – поклонившись, сказал он.

– Что?! – взвился Зборовский. – Мне драться с простым солдатом?! Да кто ты такой?

– Я дружинник графа Яна Тенчинского.

В бешенстве ротмистр повернулся к графу, сидевшему в кресле рядом с королем:

– Что я слышу?! Твой жалкий слуга предлагает поединок мне, радному пану и сыну каштеляна краковского?!

Тенчинский, уязвленный таким обращением, вскочил:

– Как смеешь ты повышать голос на равного?

Глаза Зборовского угрожающе блеснули:

– Ах так!

Выхватив из-за пояса чекан[25], он бросился на графа, но между ними мгновенно встал Анджей Ваповский:

– Прошу вас, панове, успокойтесь! Ведь рядом с вами король!

– Прочь! – завопил разъяренный ротмистр.

Он взмахнул чеканом и с размаху опустил его острие на голову Анджея. Тот упал, кровь залила его лицо. Шляхтичи с криками бросились на Зборовского. Самуил сопротивлялся, как бешеный зверь, но им все же удалось скрутить его.

Франсуа оттащил окровавленного друга в сторону, чтобы его не затоптали борющиеся вельможи. Схватив платок, он приложил его к ужасной ране на голове, но тонкая тряпица моментально пропиталась кровью.

Раненый, приоткрыв глаза и мутным взором посмотрев на Франсуа, силился что-то сказать, но не смог. Со слезами на глазах барон в отчаянии смотрел на бледное лицо друга.

Анджей Ваповский умер через несколько дней. Рыдающая Катаржина передала Франсуа последнюю просьбу мужа – отомстить за него, добившись казни Зборовского.

В том, что ему отсекут голову, никто не сомневался: по закону убийство, совершенное в присутствии короля, каралось смертью. Однако Генрих не решился с первых же дней своего царствования ссориться с одним из знатнейших семейств Польши. Как ни настаивал Франсуа на справедливом возмездии, король не стал доводить дело до суда и издал указ, который гласил: «Да будет Самуил Зборовский из Королевства Польского и Великого Княжества Литовского навсегда изгнан, имение же его да будет забрано в казну, но без потери чести и славы. Посему Самуила Зборовского этим приговором объявляю изгнанником и приказываю всем старостам в местах публичных это провозгласить».

Убийца покинул Речь Посполиту и направился в Трансильванию, ко двору князя Стефана Батория, а у Франсуа появилась цель – выполнить последнее желание Анджея и отомстить за него.

* * *

После окончившихся столь трагично коронационных торжеств прошло несколько дней, а потом пиры и балы возобновились. Теперь они уже не были посвящены восшествию Генриха на престол, а стали обычным явлением его царствования. Государственным делам король внимания почти не уделял, его гораздо больше интересовали праздники и приемы. Вечер и ночь он посвящал балам, а днем обычно отсыпался. Когда шляхта стала роптать, что Генрих не выполняет принятых обещаний, Франсуа решился поговорить с «племянником», но получил резкий отпор.

– Напомните, дядюшка, кто король, я или вы? – желчно спросил Генрих.

– Конечно, вы, сир, – спокойно ответил Франсуа, – именно поэтому вам и следует уделять больше времени делам государства.

– Так вот, раз король – я, мне и решать, что нужно делать.

– Сир, шляхтичи недовольны…

– Ну что вы от меня хотите? – капризно воскликнул Генрих. – Я и так почти каждый день сижу на этих ужасных заседаниях. Вы не представляете, какая это скука, ведь я не знаю польского.

– Так изучите его, сир.

– Еще не хватало! И довольно об этом, дядя. Займитесь лучше своими делами.

Пани Эльжбета понимала, что Франсуа потерял близкого друга, и как могла поддерживала его. Они еще более сблизились, барон этому радовался, но не мог не видеть, что в ее отношении не было ничего, кроме дружеского участия. Сам же он испытывал к княгине куда более нежные чувства и однажды решился на объяснение. Пригласив ее прогуляться после ужина, он неожиданно для самого себя признался ей в любви. Пани Острожская посмотрела на него долгим, внимательным взглядом и, помолчав, спросила:

– Что вы знаете обо мне, пан Францишек?