Бесстыдница - Генри Саттон

— Так ты хочешь, чтобы я… спала с другими мужчинами?

— И да и нет. Но тебе придется — другого выхода нет. С моего согласия.

— Но…

— Подумай об этом. Пожалуйста, — попросил он. И, повернувшись к ней, обнял рукой за шею, заглянул в глаза и повторил: — Пожалуйста! И ничего больше сегодня не говори. И завтра тоже. Но подумай. Ты свободна. Ты можешь уйти, если хочешь. Можешь остаться. Можешь быть «верной» или «неверной». Ты ни за что не отвечаешь. Отвечаю только я — душой и телом. Подумай и прими решение. И помни: мое искалеченное «я», насколько это только возможно, любит тебя.

— Я подумаю, — пообещала Мерри.

— Хорошо. Иди и подумай. Ступай.

Что же, по крайней мере, теперь она знала. Мерри поцеловала Рауля в губы и вернулась к себе в спальню.

Простыни показались ей ледяными. День, конечно, выдался сырой и прохладный, в Париже стояла промозглая осенняя погода, но Мерри думала вовсе не о погоде и не о том, что только что покинула уютную теплую постель, променяв ее на холодную.

Признание Рауля, как и его предложение, испугало Мерри. Все вышло не так уж страшно, как она представляла; странность Рауля на поверку оказалась куда менее серьезной, чем она опасалась. Да и его предложение о том, как они могут строить свою жизнь и как ей себя вести, было вполне логичным и справедливым. И тем не менее — пугающим. Ей предстояло самой принять труднейшее решение, невероятные правила игры без ограничений, игры, в которой ей не от кого ждать помощи, а можно рассчитывать только на собственные силы. И Мерри тщетно пыталась представить, как сможет себя вести, сумеет ли выстоять, приспособиться к новым условиям. Ей казалось, что она поняла Рауля, восприняла его точку зрения об уникальности творческого видения и обостренном восприятии мира. Но она отнюдь не была уверена, что готова разделить его мировоззрение, что согласна с ним во всем. От этого веяло таким одиночеством…

И тут она вспомнила, как он обнял ее за шею и сказал: «Подумай об этом. Пожалуйста».

Да, она подумает. Первым же делом, как проснется.

И тогда примет окончательное решение. Если еще его не приняла.

И Мерри подумала, догадывается ли Рауль о том, что творится у нее в душе.

На следующее утро она проснулась, привела себя в порядок и вышла к завтраку. При виде Рауля, который сидел в кресле в шелковом темно-бордовом халате от Эрме, все сомнения, роившиеся в ее голове, вмиг рассеялись. Он выглядел таким беззащитным и трогательным, хотя, без сомнения, пытался скрыть от нее свое состояние. Или нет — он был такой же, как всегда. Но Мерри теперь, когда узнала, в чем кроется тайна его болезненной неполноценности, уже воспринимала его новыми глазами. Она подошла к нему, нагнулась и поцеловала в щеку. Потом села напротив, возле огромного окна, выходящего на Сену, и налила себе стакан апельсинового сока.

Каррера, как бы между прочим, сказал, что в конце недели из Сомали прилетает Рене Бланжи.

— Да?

— Да. Он играет главную мужскую роль в нашем фильме, — напомнил Каррера.

— Ах, да, конечно.

Она совершенно не помнила Бланжи и даже не была уверена, упоминал ли его Рауль хоть раз.

— А что он делает в Сомали? — спросила она.

— Охотится, наверное. Он любит мотаться в Африку в перерыве между съемками. Расслабляется.

— Понятно, — сказала Мерри.

— Но ты не вешай нос — он вовсе не так уж туп, как большинство любителей сафари. Напротив, он довольно умен. Внешность у него довольно необычная, но приметная и очень фотогеничная. До сих пор еще никому не удавалось сделать из него положительного героя. Он играет только подонков и головорезов. И при этом по-своему весьма привлекателен. Мне не терпится начать с ним работать.

— Что ж, в таком случае мне это тоже интересно.

— Вот и хорошо, — сказал Каррера. И вдруг переменил тему. — На прошлой неделе в салоне Картье я видел очень симпатичное ожерелье. Если ты не против, может быть, сходим и взглянем на него днем? Вдруг оно тебе очарует?

— О, Рауль, это вовсе ни к чему.

— А мне хочется, — отрезал он. Потом поднял на нее глаза, улыбнулся и снова уткнулся в тарелку.

А двумя неделями позже Каррера и Мерри ужинали вместе с Бланжи и Каяяном в небольшом уютном зале на втором этаже «Лаперуза». Мерри весь вечер было не по себе: все трое мужчин большую часть времени говорили по-французски, и она не поспевала за нитью беседы. Тем более что речь шла главным образом о бизнесе, в котором, правда, затрагивались и ее интересы, но в котором она крайне мало смыслила. Ее контракт отослали в Нью-Йорк, чтобы его посмотрел Джаггерс. Мерри не помнила, какая сумма ей причиталась, поскольку расчеты велись во франках, но одно помнила твердо: ей полагалось двадцать пять процентов от прибыли.

Не принимая участия в беседе, Мерри могла сосредоточиться на изысканных кушаньях, заказанных для нее Каррерой. А блюда были — пальчики оближешь: яйца в желе, обжаренные в сухарях брюшки лангустов «Жоржетт», яблочное суфле и совершенно восхитительные хрустящие блинчики «Мона». Однажды Каррера уже приводил ее в «Лаперуз», но заказал совершенно другой ужин. Все было восхитительно вкусное, так что Мерри с нетерпением предвкушала, какие сюрпризы ждут ее сегодня. И вдруг Бланжи, потянувшись через стол за сигаретами, положил руку ей на бедро.

Мерри как раз ставила на скатерть бокал с вином, когда ощутила прикосновение к бедру. Бокал завис в воздухе. Она не могла решить, поставить ли его на скатерть или отпить снова. Кинула быстрый взгляд на Карреру, но тот смотрел в другую сторону, да, и что бы он мог ей сказать? Мерри снова поднесла бокал к губам, отпила и только потом поставила.

Бланжи, который безостановочно сыпал какими-то цифрами и процентами, принялся уже откровенно ласкать ее бедро, водя ладонью вверх и вниз. Она прижала ладонью его руку, чтобы остановить его, но вышло как раз иначе: словно она пыталась удержать руку Бланжи на своем бедре. Мерри замерла в нерешительности. Ей требовалось время, чтобы найти выход. Еще неделю назад она решила, что подчинится желаниям Карреры, но теперь же столь решительный натиск со стороны необыкновенно привлекательного Бланжи сбил ее с толку и нарушил все планы. Вынырнувший из-за спины официант наполнил ее опустевший бокал вином, и Мерри показалось, что глухое звяканье льда в серебряном ведерке как нельзя точнее отражает ее внутреннее состояние. Умом она была по-прежнему настроена на то, чтобы хранить верность Каррере, но — что под этим подразумевать? Верность самому Каррере или его предложению? Она все еще ломала голову, когда официант забрал грязные тарелки и подал десерт. Бланжи убрал руку.

— Какая прелесть! — воскликнул он и набросился на блинчики.

Мерри была раздосадована: она так и не успела прийти к какому-нибудь выводу, а причина для раздумий уже исчезла! Покоробило Мерри и другое: она не привыкла оставаться на вторых ролях, а тут ей предпочли какие-то дурацкие блинчики!