Солоневич - Константин Сапожников

«Таким образом, „идеологическая борьба с советской властью“, ведомая якобы Германией, очень быстро выродилась в самый прозаический „дранг нах остен“, начатый ради того, чтобы после (разумеется, победного) окончания его каждый немец мог бы сесть у „хорошо накрытого стола“ и, наконец, как следует — нажраться. А пресловутый „крестовый поход против большевизма“, вызвавший столь естественный подъём в душе каждого антибольшевика, превратился… в какой-то своеобразный „крестовый поход за салом“. Если после этого у кого-либо из наиболее оптимистически настроенных врагов большевизма и оставались ещё какие-либо сомнения, то они были быстро рассеяны самой жизнью»[172].

В октябре тревожные ожидания Солоневича оправдались. Его вызвали в знакомое здание на Принц-Альбрехтштрассе, 8. Гестаповский чин перелистал увесистое дело, лежавшее перед ним на столе, и голосом, не допускающим возражений, приказал ему в трёхдневный срок покинуть Берлин и поселиться в каком-нибудь городке Померании. Разъяснений о причинах «недружественной» меры Иван требовать не стал. В принципе, всё понятно. Хорошо, что не концлагерь! Хотя «для биографии», может быть, не помешало бы познакомиться с нацистскими нарами…

После консультаций у берлинских друзей и знакомых писатель остановил свой выбор на Темпельбурге[173]. Самый конкретный совет дал Владимир Деспотули. Он однажды отдыхал в Померании и с восторгом, в общем-то, несвойственным для него, отозвался о крае как о «климатическом курорте» для поправки нервов, а также месте, излюбленном рыболовами и охотниками. По всему было видно, что Деспотули с радостью бросил бы свои заботы по газете и отправился туда. Но это было невозможно. Надо было день за днём воспевать подвиги вермахта на Востоке в единственной уцелевшей на то время в Европе русскоязычной газете. Дал Деспотули ещё один совет: обращаться по житейско-бытовым вопросам к тамошнему зубному врачу Карку. Он был в городке авторитетной фигурой и любил помогать «в порядке взаимопомощи».

Во второй половине октября Иван в сопровождении агента гестапо выехал к месту ссылки[174]. Разговорить немца, чтобы выяснить «виды» организации Гиммлера на его, Солоневича, дальнейшую судьбу, не удалось. Гестаповец всю дорогу читал, на остановках иногда выходил на перрон, чтобы размять ноги. Во время его отлучки Солоневич утолил любопытство, посмотрел, что за книгу с таким непроницаемо-мрачным выражением лица читает «сопровождающий». Это был «фундаментальный» труд Розенберга «Миф XX века». Солоневич усмехнулся: он не смог преодолеть и двух десятков страниц этой убийственно скучной схоластики. Но немцы — народ упорный. Этот тип точно вызубрит книгу до конца…

В Темпельбурге Солоневич первым делом нанёс визит дантисту Карку. В книге «Диктатура слоя» Солоневич описал немца как бывшего социал-демократа, допустившего в прошлом «ошибочный» брак на еврейке, «страдавшего недержанием убеждений», а также как неисправимого болтуна, который осмеливался говорить плохо о национал-социалистической партии и даже Гитлере. По меркам того времени этого было вполне достаточно, чтобы упечь дантиста в тюрьму, но местная нацистская верхушка подобной глупости не совершила: Карк был единственным и очень приличным зубным врачом в городе и его окрестностях. Поэтому ему позволяли многое: он не только получал гонорар в регламентируемые пять марок, но и принимал различные «добровольные» подношения от клиентов, что нацисты категорически запрещали. Карк эти запреты игнорировал, у крестьян он брал мясо, яйца, масло и прочий натуральный продукт, а в случае необходимости требовал дрова и уголь.

Благодаря протекции Карка Иван вскоре переехал из гостиницы в прочный, построенный на века фахверковый дом, где немногословные хозяева сдали ему комнату. Находился дом в шести километрах от городка, в деревне Альт-Драгайм, к которой подступали вплотную бесконечные, унылые поля. Основательных померанских мужиков Солоневич окрестил «гренадёрами». Их предков прусские правители рекрутировали в свои боевые полки как наиболее стойких солдат. «Гренадёры» эпохи Гитлера недели две-три присматривались к «учёному» русскому, о котором было известно, что он находится под присмотром полиции. Потом стали наведываться в гости.

«Гренадёры» предпочитали для общения вечерние часы, чтобы не слишком компрометировать себя визитами к ссыльному. Как вспоминал Солоневич, «приходили мужики и сапожники, батраки и торговцы» и «после всяких вводных предложений о погоде и об урожае, о том о сём, неукоснительно заворачивали беседу к тому одному, что их интересовало: к войне». Из этих неторопливых разговоров Солоневич сделал вывод, что простые немцы войны с Россией не хотели по вполне понятной причине: они уже имели опыт Первой мировой. В книге «Диктатура слоя» писатель называл своих собеседников в Альт-Драгайме общим именем «Иоганн Мюллер». И пытался представить себе ход размышлений такого типичного Мюллера о войне в России:

«Он воевал против русского солдата, который почти без оружия бился с истинно звериным упорством. Те тысячи вёрст, которые штаб мерил циркулем, а профессора — цитатами, он, Иоганн Мюллер, месил собственными пудовыми сапогами. Скудость русской железнодорожной сети… он, Иоганн Мюллер, познал с точки зрения собственных подошв: значит, нужно будет месить собственными сапогами тысячи вёрст русского бездорожья, оставаться без хлеба и без подвоза. В годы оккупации Украины он, Иоганн Мюллер, познал первые зачатки страшной народной войны — далёкого отголоска 1812 года и слабого намёка на народную войну 1941–1944 годов. Это в него, Иоганна Мюллера, стрелял каждый куст и каждый угол. Это он, Иоганн Мюллер, сжигал по приказу начальства целые деревни, и целые деревни уходили в леса, и из лесов полыхало новое пламя партизанской войны… Потом он, Мюллер, разбитый и окровавленный, возвращался домой — в доме было разорение, инфляция и чёрт его знает что ещё».

Через доктора Карка Солоневич стал подыскивать местного учителя, чтобы договориться с ним об уроках немецкого языка. Несмотря на проведённые в Германии годы и десятки прочитанных для «местной аудитории» лекций, Иван чувствовал, что его знание немецкого оставляет желать лучшего. Карк порекомендовал в качестве учительницы Рут Беттнер, молодую вдову обер-лейтенанта, командира подразделения парашютистов, погибшего в ходе операции по захвату Кипра в мае 1941 года. В ту эпоху нравы в померанской провинции были мещанскими, Рут боялась сплетен и потому решила, что уроки лучше всего давать «на виду у всех» на открытом воздухе. Так и повелось, они прогуливались вдоль озера («в духе» философов-перипатетиков) и вели нескончаемые «учебные беседы». Как позднее вспоминала Рут, «худшего решения быть не могло: о её связи с русским писателем сплетничали все»[175].