Бог одержимых - Владимир Яценко

Она ходила между людьми, но Лёни нигде не было.

Она заглядывала в машины. Кто-то брал её за руки, смотрел в глаза, а кто-то отталкивал прочь. И слова. Много, много слов. Зачем? Что им всем от неё нужно?

Пусть лучше скажут, где её Лёня? Его нигде не было…

И как-то сразу наступил вечер. Она почему-то была у родителей. Пили чай, и было очень непривычно, что папа не включал телевизор. А потом утро. И опять вечер.

И вдруг она проснулась в большой белой комнате. Рядом стояло много кроватей. Она встала и пошла по проходу вдоль кроватей, но там лежали только женщины. Они смотрели на неё и о чём-то спрашивали. Лёни по-прежнему нигде не было и это было очень странно.

Он никогда так надолго не оставлял её одну.

Он всегда был где-то рядом. Чтобы она не делала, куда бы ни шла, она чувствовала его, чувствовала, что он рядом. А теперь не так. Его нигде нет. Пусто. Гадко. Мерзко…

И очень холодно.

Возле выхода за столиком сидела женщина в белом халате и белой шапочке. Дверь не открывалась, а женщина что-то сказала. Сказала холодно и решительно. Сказала так, что сразу стало понятно, что между ней и запертой дверью существует прямая, железная связь. И пока голос женщины твёрд, дверь не откроется.

Тогда Кристина легла на пол и решила ждать.

Если у неё не получается его найти, значит, не нужно ему мешать. Он очень умный. Он смотрит — и понимает. Ему нужно только посмотреть, и он уже знает, как это устроено. И неважно, что это: телевизор, компьютер или депутатская программа в газете. И он верил, что у них всё получится. Боже! Как он мечтал о мастерской с окнами на юг! И чтобы суп не из кубиков концентрата, и компот не из прошлогодних закруток, и шоколад не из сои, а на хлеб намазывать масло, а не маргарин…

Он найдёт её.

Обязательно.

Кто-то склонился над ней.

Белый халат, белая шапочка.

Опять эта женщина!

Говорит что-то. И голос уже не такой твёрдый.

Да! Она говорит что-то о Лёне!

— …придёт ваш муж, милочка. Что он скажет, когда увидит вас на полу?

Да она с ума сошла, эта дура!

Лёня умер!

Он ушёл навсегда вместе с чёрным дымом пылающей машины. Под шипение пыхающих искрами шин, вразнобой опускающих обугленный остов на чёрные погнутые жаром диски колёс…

…Вой был ужасен…

Прибежавшие санитары даже замешкались, не решаясь с ходу подступиться к этому горю.

Потому что кричала не Кристина.

Это был крик прозревшего одиночества.

* * *

Ей удалось упросить папу починить машину.

Вчера он прикрутил на место отремонтированный стартер, и они вместе сделали несколько кругов по микрорайону. Сегодня после обеда она вернётся к родителям. Будет жить у них. А пока утро. Раннее летнее утро, когда пустые дороги и безлюдные тротуары тихо готовятся к очередному набегу машин и людей, которых им и сегодня, как завтра и вчера, придётся нести на своих серых, могучих спинах.

Кристина села в машину, вытащила до середины "подсос" и завела двигатель. Ей было неловко за свой вынужденный шум посреди безмятежной тишины и покоя.

Не дожидаясь, пока стрелка индикатора температуры оторвётся от нуля, она тронулась с места и выехала со двора. Никто не обратил на неё внимания. Потому что никого этот день пока ещё не интересовал.

Это было её время.

Пять часов утра.

Время её дел. Время оплаты по счетам.

При выезде из города, она убрала "подсос", но, выкатившись на трассу, скорость увеличивать не стала. Ехать было недалеко.

Через двадцать минут она проехала Истин, а ещё через минуту свернула с дороги на грунтовку и покатилась по мягкой, укатанной почве. Здесь шум двигателя глушился грунтом, деревьями лесополосы и высокими зарослями кукурузы.

Вскоре она остановилась на скромном пригорке с небольшой проплешиной в стене деревьев.

Тина заглушила двигатель, вышла из машины и открыла багажник. Через несколько минут пятёрка "черепашек" растворилась в зарослях пшеницы по другую сторону посадки.

Она вернулась к машине, запустила ноут и связалась с самоходками: площадь монитора разбилась на шесть частей — в пяти из них были изображения, транслируемые с объективов "черепашек", а шестое оставалось свободным, для протокола команд.

Через полчаса самоходки заняли свои позиции.

Первая пара "залегла" в поле среди стеблей рапса и конопли, вторая — пробралась к цистернам дизельного топлива. Пятая "черепашка" спряталась под кустом роз неподалёку от хозяйственной площадки Кусинского. Там, несмотря на утренний час, царило рабочее оживление: готовились к отъезду нормачки, со своими сапками и узелками с едой. Степенно матерились водители, что-то подкручивая в моторах. А вот и сам Кусинский, распекает женщину в голубой косынке с передником… с фермы что ли?.. да, с фермы: несколько раз отчётливо послышалось слово "молоко".

Убедившись, что всё движется в соответствии с планом, Тина перевела вторую пару черепашек на ручное управление.

Через десять минут коллектор раздатчика был разрезан, а задвижка ближайшей цистерны — открыта. Камеры второй пары самоходок показывали одно и то же: прозрачная, маслянистая жидкость бодро вытекала из трубы и впитывалась в землю. Но Тина не беспокоилась: через минуту грунт насытится соляркой, тогда-то ручей топлива и помчится к краю поля. А там его ждёт первая пара, которая сегодня работает зажигалками.

Тина отправила вторую пару к другим цистернам, открывать остальные задвижки. Пусть льётся!

Через сорок минут всё было готово для диверсии: ручей дизельки образовал в зарослях рапса целое озеро. Первая пара "черепашек" в соответствии с программой сохраняла дистанцию с "озером" и непрерывно пятилась назад.

Одна команда.

Одна искра.

И заполыхает огненный ад.

Что-то удерживало Кристину от ввода последней команды. Она видела, что всё готово, и знала точно, наверняка: что-то не так. Что-то было неправильным, ущербным. Что-то далеко выходило за рамки её ненависти, за границы её представлений о справедливости.

От мучительных размышлений закружилась голова. Испугавшись возможности вновь соскользнуть в безумие, она перевела "черепашек" в режим "прятаться, но быть готовым к действию" и отвлеклась от монитора.

Вышла из машины.

Подняла голову к небу.

Леонид сказал: "Мы — маленькие люди".

"Кому мы нужны? Кому мешали? Жили, как умели. Радовались, чему могли. Нам было хорошо. И нам всё подходило. Почему нас убили? Почему, вдруг, мёртвые Иванковы стали удобнее живых?"