Веселая жизнь, или Секс в СССР - Юрий Поляков

– Тебе-то чего привезти?

– Притащишь бутылочку граппы – не обижусь.

У особняка Берии не было ни катка, ни траншеи, виднелась лишь свежая заплата из темного асфальта. Постовой одиноко топтался возле своей будки и явно скучал после наплыва зевак. Я его знал; иногда он заглядывал к нам в туалет: облегчаться на суверенной территории иностранного государства ему не полагалось.

– Ну и что это было? – спросил я.

– Сказали, остатки приходского кладбища семнадцатого века, – вяло отозвался он.

– Врут, наверное?

– Ясен хрен – врут. Разве у нас правду скажут? – раздраженно ответил человек в погонах.

В редакционных дверях я столкнулся с целеустремленной, как боеголовка, Верой Павловной.

– В высотке венгерских кур дают! – обдав меня «Красной Москвой», сообщила она. – Вам брать?

– Не надо.

Сегодня у нас был негласный выходной, «библиотечный день», малая передышка перед работой над свежим номером, начинавшейся в среду. Во вторник редакция вымирала, на месте сидела обычно только машинистка, чтобы спокойно печатать свою халтуру, да иногда, увиливая от семейной поденщины, приползал Торможенко – ваять голографический роман. В коридоре я наткнулся на стул из красного дерева с кривыми, как у бульдога, ножками и облысевшей синей обивкой. Гарика в редакции не оказалось, зато дверь в залу была приоткрыта и слышались голоса. За длинным столом пили чай с тортом «Сюрприз» трое: Макетсон, Синезубка и дебелая блондинка с черной бархатной шапочкой на макушке. Увидав меня, ответственный секретарь вскочил:

– Ах, Георгий Михайлович, как славно, что вы пришли! Давно хотел вас познакомить. Это моя жена… Галя… – Он запнулся, испуганно глянув на Жабрину, и поправился: – Галина Вениаминовна…

– Очень приятно! – Я пожал потную дрожащую ладонь брошенки.

– Борис Львович мне много о вас рассказывал… – пролепетала она.

– Мне тоже о вас… – Тут я понял: никакой шапочки на голове нет, просто бедная женщина от отчаяния перестала подкрашивать корни отрастающих черных волос.

– Галина Вениаминовна привезла мою коллекцию кактусов! – ликуя, сообщил Макетсон. – Правда, еще не всю. Сейчас я, наконец, вам ее покажу!

Он метнулся к подоконнику и принес картонную обувную коробку, в ней теснились целлулоидные стаканчики, из которых торчало десятка полтора маленьких кактусов, напоминающих новорожденных ежей с зелеными иглами. Один из «ежиков» расцвел, выпростав из колючек фиолетовые лепестки, похожие на скомканный фантик от мятного леденца.

– Это мой гримуар! – гордо предъявил кактусовод.

– Изумительно! Он, вероятно, очень редко цветет? – восхитился я, стараясь скрыть недоумение от того, что знаменитая коллекция уместилась в обувной коробке.

– Очень редко! – важно подтвердил он.

– Как и настоящая любовь, – с тонкой улыбкой добавила Синезубка.

– Настоящая? – вздрогнула всем телом Галя.

– Георгий Михайлович, можно вас на секундочку? – пробормотал ответсек. – Я сейчас вернусь, – предупредил он, с опаской глянув на женщин.

– Не беспокойся, Боря, мы просто поговорим, – поняв его взгляд, успокоила пока еще жена.

– Да, Боречка, только поговорим!

Мы пошли в мой кабинет, причем Макетсон несколько раз с тревогой оглянулся на мирно беседующих дам.

– Вот ваш заказ, – он показал на пакет, стоявший возле стола. – Дали еще дополнительно кусок «российского» сыра. С вас – рубль двадцать пять.

– Спасибо!

– На здоровье!

– А они не подерутся? – тихо спросил я, отсчитывая деньги.

– Ну, что вы, Егор, интеллигентнейшие женщины! Запомните: достойные люди умеют расставаться достойно.

– Надеюсь, – вздохнул я с завистью.

Макетсон проверил, плотно ли закрыта дверь, потом подошел к окну и, проводив взглядом несколько пар торопливых ног, спросил:

– Наверное, успокаивает?

– Что?

– Ноги.

– Смотря какие. Слушаю вас.

– Егор, вы совершили мужественный, хотя и опрометчивый поступок. Ковригин того не стоит. Но вам виднее. Последствия, сами понимаете, могут быть печальными…

– Посмотрим. Это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет, не все. У меня для вас две новости: одна хорошая, вторая так себе. С какой начать?

– С хорошей.

– Я был утром там, – он показал пальцем вверх.

– Ну и как там?

– Нормально. К оперативным действиям меня привлекать больше не будут, в командировки посылать тоже. Подполье отменяется: мое имя слишком хорошо известно в диссидентских кругах. Теперь я смогу сосредоточиться на работе в редакции. Вы довольны? – Ответсек глянул на меня с обидой.

– Счастлив. А вторая новость?

– Не знаю, как и сказать…

– Можете меня не щадить!

– Ну, в общем… мне дали понять, что я теперь нужней здесь, в газете.

– Вот и хорошо!

– Мне показалось, после вашего поступка они хотят знать про вас больше! – Макетсон посмотрел на меня со значением. – Вы поняли?

– А когда вам дали понять – утром? – невинно уточнил я.

– Только что, по телефону, – невозмутимо ответил Борис Львович. – Утром меня спрашивали, можно ли вам доверять. Не волнуйтесь, я дал вам лучшие референции.

– Тронут!

– Егор, вы зря иронизируете! Мы должны беречь друг друга и не подставлять. Понимаете, о чем я говорю?

Но тут из залы послышался жуткий визг и донеслись тяжелые глухие удары. Мы бросились на шум и застали страшную картину: Галина Вениаминовна оказалась вовсе не дебелой, а весьма могучей дамой. Мощной десницей она вцепилась в волосы разлучницы и мерно била ее головой о стол, грохотавший, точно большой цирковой барабан: бум, бум, бум. В шуйце оскорбленная супруга сжимала, занеся для последнего удара, железный строкомер. Я, метнувшись, перехватил колющий предмет, а Макетсон с трудом оторвал от прически любовницы скрюченные пальцы жены, кажется, вместе с волосами.

– Галя, Галя, что ты делаешь?!

– Я убью эту суку! Я покажу тебе «Бореньку», лярва немытая! – И она, извернувшись, тектоническим ударом ноги опрокинула стул вместе с Машей, воющей от боли и ужаса.

– Идите, Егор, идите! – взмолился пунцовый муж-любовник. – Идите, я сам со всем разберусь!

– Уверены?

– Да, да… Идите, прошу вас! – и он захлопнул за мной дверь.

В коридоре на стуле развалился Гарик.

– Дерутся? – спросил он.

– Дерутся.

– Значит, любят, клянусь солнцем матери!