Веселая жизнь, или Секс в СССР - Юрий Поляков

– Я подожду его в номере, – согласилась жена.

Но Ядвига Витольдовна с улыбкой объяснила, что, уходя на прогулку, прозаик по оплошности забыл сдать ключ на гвоздик.

– Дайте дубликат!

– Потерял предыдущий постоялец.

– Тогда я буду ждать здесь. Не проскочит!

– Ну, конечно, садитесь! – «Генеральша» вежливо предложила стул. – Отдышитесь. Простите, а вы всегда такая бледная?

– Что за чушь! У меня прекрасный цвет лица.

– Голубушка, на вас страшно смотреть! Сердце не жмет?

– Жмет… – прислушавшись к организму, ответила ревнивица.

– Виски давит?

– Давит…

– Я вызову медсестру.

Кликнули Нюсю, которая, сообразив, в чем дело, сразу повела даму в медкабинет, расчехлила тонометр, померила и ахнула: с таким давлением сразу в реанимацию везут.

– Ложитесь под капельницу! Немедленно!

– А долго капать?

– Час.

Минут через сорок, завершив начатое, выпроводив любовницу и наведя порядок в номере, Разлогов пришел в медкабинет, сел у кушетки и взял жену за беспомощную руку, в минуты ярости способную прицельно метать сковородки и утюги. – Милая, разве можно так нервничать из ерунды? Ты стала слишком мнительной…

– Прости, милый…

– Надо доверять друг другу.

– Конечно, я понимаю…

Писатель гладил жесткий «перманент» суровой супруги и наблюдал, как из перевернутого пузырька по тонкой трубочке в пронзенную вену бежит раствор безобидных витаминов. А спасительницам прозаик выставил потом ящик шампанского и заказал в «Праге» торт размером с колесо «Запорожца». Гулял персонал всего Дома творчества.

Я посмотрел на часы, ойкнул и метнулся в номер, не прибранный, как у всякого женатого мужчины, временно отбившегося от семьи. Холостяки в этом смысле гораздо аккуратнее. Попрятав и рассовав по углам разбросанные вещи, я вставил в каретку машинки чистый лист, сбоку определил Пруста и заложенный карандашом «Новый мир». Пусть Лета видит: здесь живет и работает настоящий писатель. Затем я застелил столик старой «Литературной газетой», вынул из пакета и порезал перочинным ножом сыр, докторскую колбасу, рыбу, высыпал на тарелку «трюфели», с трудом вскрыл перочинным ножичком банку печени трески и выставил на середину «Имбирную» с «Фетяской». Осмотрел натюрморт и залюбовался.

Спустившись в столовую, я выпил кефир и съел салат, взял положенные мне сосиски с тушеной капустой (вдруг шефы не покормили бедную Лету!), набрал хлеба и под завистливые взгляды писателей, сообразивших, что я жду даму, понес все это в номер. Добрая Лида на ходу бросила мне в тарелку нетронутую котлету. Вернувшись к себе, я красиво разложил на газете общепитовские приборы – выщербленные ножи и гнутые вилки, также принесенные из столовой. Еще раз осмотрел сервировку. Печень трески в круглой банке с отогнутой крышкой напоминала затейливый атолл в океане прованского масла. Чего-то не хватает… Ах, да – цветов! Выскочив на улицу, я в прозрачных сумерках собрал на газоне букет красных кленовых листьев и, прикрыв полой пиджака, чтобы не будить иронию собратьев, пронес в номер.

Войдя с воздуха, я ощутил в комнате пошлый запах колбасы и тушеной капусты, оскорбляющий чистые эротические помыслы, распахнул форточку и приоткрыл дверь – для освежающего сквозняка. Затем я вставил букет в фаянсовую вазочку, без дела стоявшую на шкафу, сел в кресло и закрыл глаза, вспоминая знаменитый кадр из фильма «Мелодия судьбы», где юная Лета по прихоти режиссера купается обнаженной в парном утреннем озере. И хотя ее долгая девичья нагота лишь угадывалась в рваном тумане, весь Советский Союз, не избалованный обнаженностями, ахнул и затрепетал, подростки бегали на картину по нескольку раз ради этой пятисекундной сцены. Я открыл глаза, вскочил, разыскал в чемодане располовиненную упаковку «Гималаев», стоившую мне семейной жизни, и сунул под подушку: актрисы внезапны в порывах, а настоящий мужчина в ответе за тех, кого приучил.

Теперь все!

Я вернулся в кресло и стал ждать. Кленовый букет трепетал на сквозняке, как большое багровое сердце.

…После всех переживаний я, кажется, вздремнул и очнулся от пряного женского запаха, наполнившего комнату. Дверь была открыта, а на пороге стояла Лета в белом пончо с лиловой бахромой. Из-под малинового берета по плечам рассыпались змейками золотые волосы. Она улыбалась:

– Ну, здравствуй!

– Здравствуй, Лета… – Я вскочил с кресла, чуть не опрокинув журнальный столик с едой и выпивкой.

– Можно войти?

– Конечно!

Она сделала церемонный шаг и вскинула руки, точно белые крылья. Тут же из-за левого косяка, как в кукольном театре, высунулась усатая голова в черной шляпе. Один глаз был наискось закрыт черной бандитской повязкой. Проверещав «Приве-етик!» – голова исчезла. Следом из-за правого косяка вынырнула небритая рожа и пропела с кавказским акцентом: «Собирайтесь-ка, гости мои, на мое угощенье!» Облизнувшись, она тоже пропала.

– Извини, Жор, я не одна… – смущенно улыбнулась Гаврилова. – Это ничего?

– Ничего…

– Не выгонишь?

– Заходите, – пригласил я упавшим голосом. – Очень рад!

– Ребята, нам здесь рады! – Она снова подняла белые крылья, а когда опустила, рядом с ней плечом к плечу стояли: усатая девушка в широком сером салопе и небритый широкоплечий парень с буйной, как у Анжелы Дэвис, черной шевелюрой. На нем было затертое до белесости кожаное пальто, туго перетянутое в поясе (в таком ходил Глеб Жеглов) и красный шарф домашней вязки.

– Это Вика. Ты ее знаешь, – представила подругу Лета.

Бандитка сделала книксен, отклеила усы, сняла повязку, шляпу и сразу стала похожа на молодую актрису Неверову.

– Здравствуйте, Жора! – пропела она и, подпорхнув, влажно клюнула меня в щеку.

– А это Игорь, я тебя про него рассказывала. Это он Здобе между глаз дал!

Актер подошел ко мне, печатая шаг, поклонился, щелкнув каблуками и, отведя локоть, больно сжал мощной пятерней мою ладонь:

– Вы в каком полку служили?

– В артиллерийском… – простодушно ответил я, расклеивая сдавленные пальцы.

– А я откосил. У меня справка! – Он захохотал, как оперный злодей.

Девушки прыснули, причем Лета глянула на актера с восторгом. Мое сердце заныло в злом предчувствии.

– Раздевайтесь, – предложил я.

– Как, вот так – сразу? – изумился Калашников. – Нет, так нельзя, сначала надо выпить и поговорить об искусстве.