Приют героев - Генри Лайон Олди

– Разрешите составить вам компанию?

Эта безумная идея посетила вигиллу, как арест-команда Тихого Трибунала: без предупреждения, поставив перед фактом. Гроссмейстер ничем не дал понять, что желал бы прогуляться вдвоем; напротив, Фрося был безукоризненно любезен, заботясь об отдыхе усталой дамы. Но сердце подсказывало – глава Совета втайне не возражает перекинуться с гостьей словечком в отсутствие свидетелей.

– О, сударыня! Почту за честь!

Мимо, прямой и строгий, словно жердь проглотил, прошел барон фон Шмуц, хмуро покусывая сорванную веточку дружинника. Сняв треуголку, он коротко поклонился гроссмейстеру, затем – Анри, поддерживая версию их служебного, как говорится, «шапочного» знакомства, и проследовал к домику, где разместили страдающего от контузии стратега Германа. Безукоризненно одетый, распространяя сложный аромат духов, в парике с буклями и косицей, Конрад вызывал у любого, менее аккуратного и чопорного зрителя, чувство собственной неполноценности. Малый рост лишь подчеркивал общую важность, излучаемую фон Шмуцем: в его присутствии хотелось сутулиться и отказаться от каблуков.

Глядя вслед обер-квизитору, гросс уважительно цокал языком.

– Очень, очень достойный сударь! Раньше я с меньшим доверием относился к Бдительному Приказу. Подчеркну, в отличие от Тихого Трибунала! – коему всегда и безусловно доверял…

Политическая лесть шла Фросе, как лошаку – намордник.

Зато гостеприимство Клофелинга оказалось выше всяческих похвал. Под размещение раненых он выделил замковую кадавральню – стайку аккуратных домиков и служебных флигельков, расположенных ниже по склону за Башней Изысканий, между Чурихом и западным берегом озера, в дивной роще криптомерий. Селить гостей в замке гросс отказался. «У нас все-таки не отель, – извинился старец, разводя руками. – Не этот… как его?.. „Приют героев“! Уж не взыщите…» Пока братья Крученики командовали бригадой дрейгуров, организовывая доставку квесторов на новое место жительства, шустрая Номочка гнала прочь от кадавральни скандальную очередь, состоящую из жителей долины. Желающих с выгодой продать безвременно усопшего родича в услужение некромантам оказалось предостаточно. Похоже, они стекались сюда с завидной регулярностью, и дождь не был им помехой.

– На сегодня прием закрыт! – кричала Сестра-Могильщица. – Приходите через неделю! Сударь, ваша чахоточная кузина обождет на леднике! Я кому сказала: через неделю!

– А почему этих принимают? – бузил упрямый сударь, тыча пальцем в дрейгуров с носилками, где возлежали бесчувственные квесторы. – Несправедливо! Как своих, так вне очереди, а как наших, так прием закрыт!

– Эти живые! – разъясняла Номочка, с трудом сдерживаясь от рукоприкладства. – Их лечить будут!

– Ага, живые! – не сдавался бузотер. – Нашли дурака! Знаем мы ваше лечение…

Сама Анри после краткой беседы с квизом и гроссом поспешила оставить перекресток, во избежание. Из отряда барона ее мог разоблачить шумный, бесшабашный Кош Малой, с которым они пили кофий в «Шкатулке д'Оро», а также Мария Форзац, мистрис молчаливая, но недружелюбная. Знакомство с бароном легко оправдать служебными связями, но целая «встреча друзей» вызвала бы слишком явные подозрения. Торопиться следовало еще по одной причине: лошак, трепеща от пережитого возбуждения, сцепился-таки с ненавистным са-пэем. Ржание, рычание, оскаленные клыки, мелькание копыт, вопли двух женщин, отдающих приказы разъяренным животным… Обрывки заклинаний, которые творил малефик из лучших побуждений, без малейшей пользы трепыхались в воздухе: у мирабила и са-пэя был слишком высокий защитный барьер, а усилить мощь волшбы Мускулюс не рисковал, боясь навредить. Повиснув на шее лошака, Анри не давала Гиббусу взлететь и сверху атаковать пса; вцепившись в холку Лю, мистрис Форзац мешала собаке мертвой хваткой сжать челюсти на горле врага. Когда животных с трудом растащили, лицо мистрис, обычно маловыразительное, излучало такое бешенство, что Анри всерьез стала опасаться за свое собственное горло.

Но «дама за семью печатями» не произнесла ни слова, если не считать команды: «Лю, рядом!» – и удалилась к бесчувственному сыну. Положив голову Кристофера к себе на колени, она смежила веки и затихла.

Пес лежал у ног хозяйки, хрипло пыхтя.

Впрочем, драка животных кое-кому пошла на пользу. Вместе с бригадой дрейгуров на перекресток явился и Фернан Тэрц, притворяясь, что сгорает от любопытства, или действительно сгорая от оного – редкий случай, когда личина и сущность совпали. Пожалуй, увидь барон лже-стряпчего здесь и сейчас, мог бы и сорваться от такого сюрприза. Но барон глазел на драку, а Тэрц не растерялся: мигом разоблачась до подштаников и презрев ливень, хитрец затесался меж дрейгурами, подхватил носилки на пару с одним из «условно-живых» и удалился в кадавральню. Походка вразвалочку, восковое радушие на приятно-глупом лице, олово тусклых глаз, механический ритм движений – Анри даже засомневалась, жив ли профос.

Совсем другой человек стал, спасибо за внимание…

– Так мы идем, милочка? – перебил ее воспоминания Фрося.

Анри кивнула.

* * *

К вечеру небо очистилось. Высыпали первые, самые любопытные звезды. Светлячки, мерцая, всматривались в суетные дела, творившиеся на тверди земной. Присев на крыльцо, медля встретиться с Германом лицом к лицу, барон в ответ любовался сияющим чудом. В городе редко смотришь на небо; куда чаще клянешься Овалом Небес, поминая к месту и не к месту. Сейчас небосвод походил на бархотку королевы, подмигивая из глубины россыпью бриллиантов.

Величие тайны, спел бы трубадур.

Тишь да гладь, отметил бы скромный мещанин.

Скоро ночь, почесал бы в затылке случайный путник, застигнут во чистом поле.

У каждого нашлось бы, чем помянуть уходящий день. Зато несколько часов назад, когда над гиблым перекрестком разверзлись хляби небесные – слов не хватало, да и не нужны они были, слова…

…Складывалось впечатление, что там, наверху, косорукая поломойка взялась драить шваброй грязные облака. Раз за разом дуреха выкручивала тряпку в подставленное ведро, на дне которого по нелепой случайности оказалась земля. Мокрые до нитки, рыцари Вечерней Зари траурной процессией удалялись к берегу Титикурамбы, унося раненых на носилках, сделанных из копий и плащей. Черные страдали: им до одури хотелось забрать и хромого пульпидора, но в итоге пришлось уйти, не солоно хлебавши.

«Уж не чурихцы ли дождь наслали? – отстраненно думал Конрад, стараясь привести в чувство племянника: Герман сполз с коня ему на руки и потерял сознание. Должно быть, от радости видеть любимого дядю. – Вполне могли: воякам пыл остудить. Если так, колдун-темпестор у них на редкость бестолковый. Сидит, небось, в башне, лентяй, и в ус не дует. Битва закончена, пора бы и солнышку выглянуть…»

С усилием приподняв молодого стратега, барон растегнул ремни, стащил с Германа мятую кирасу, разодрал, не церемонясь, ворот рубахи. Усадил, прислонив спиной к валуну – настоящему, не ложному камню, случайно отбившемуся от общей «кладки». Дождь, наивный лекарь, старательно поливал контуженного; пыль превращалась в грязь. Барону приходилось держать племянника, чтобы тот не соскользнул в лужу. Грудь стратега тяжело вздымалась и опадала, лицо коверкали неприятные судороги, искажая знакомые черты; глаза под веками жили отдельной жизнью, как у спящего, который видит страшный сон.