Аргентина. Локи - Андрей Валентинов

Палец отдернулся. Бывший Дуче мотнул тяжелой головой:

– Глупость! Ты все такой же гнилой безответственный либерал. Мне шепнули, что ты уговариваешь испанцев меня не убивать. Думаешь, я тебе благодарен? Ты просто слюнтяй, puzza come il cane salivadigo, figlio di puttana, pezzo di merda!..

– Язык попридержи, culone, – отрезал князь. – И слушай, пока с тобой по-человечески разговаривают. Я такой же слюнтяй, как и ты когда-то. Тоже ждал смерти в камере Царицы Небесной. Ты же меня не расстрелял.

Муссолини гулко вздохнул, взглянул исподлобья.

– Не хотелось убивать брата-фронтовика. Я не людоед. Только вот теперь начинаю жалеть.

Князь улыбнулся. Кажется, разговор на человеческом языке подошел к концу.

– Тогда давай иначе, Кувалда. Ты не нужен Италии живым, не нужен и мертвым, иначе у нас появится новый Дуче. Ты должен стать никем, тенью, о которой через несколько лет забудут. У людей короткая память, особенно если ее не оживлять ударами дубинки. Ты не станешь мучеником, а просто исчезнешь из Истории.

В камере грохнуло – Кувалда захохотал, весело, от души.

– Смейся, смейся! Siberia большая, никто не услышит.

Хохот оборвался. Бывший Дуче грузно шагнул вперед:

– Что-о?

– Тебя отдадут Сталину, а он отправит тебя этапом за Урал убирать снег. Согласие уже получено, скоро за тобой придет советский пароход. Я тоже не людоед. С тобой станут прилично обращаться и выдавать паек, если, конечно, будешь хорошо работать. Ты хотел концлагерь? Получи и распишись.

Муссолини отвернулся. Дернул широкими плечами, ссутулился… Уже не бык, просто немолодой усталый человек.

– Умно, – наконец, вздохнул он. – Все эти lurido bastardo в Италии меня и вправду скоро забудут, у них куриная память.

Сжал крепкие кулаки.

– И, конечно, это придумал именно ты.

Князь не спорил. Не о чем, все что нужно, сказано и сделано. И хорошо, что их долгий поединок окончился именно так.

Они оба, Дикобраз и Кувалда, не людоеды.

* * *

Князь шел по тюремному коридору и, удивляя бдительных надзирателей, негромко напевал старую фронтовую:

2

До нужной двери – всего два десятка шагов. Ганс Штурр, верный подельщик, ждет в бельевой. В прошлый раз, год назад, с его помощью удалось изрядно навариться. Шум был немалый, что ни говори, «Адлон», лучший отель Берлина, но постепенно все утряслось и забылось. Значит, пора вновь на охоту. Коридор пуст и тих, даже если в бельевой комнате полицейский наряд, предъявить ему нечего. Ни единой бумажки, ни одного лишнего свидетеля. Со Штурром они говорили один на один, если что – отопрется.

Прежде чем постучать в нужную дверь он в очередной раз оглянулся. Все тихо, все спокойно… Повернул медную дверную ручку, порог переступил.

– Ганс! Это я…

Не договорил – пол, внезапно превратившись в гладкий каток, накренился, подошвы заскользили, не находя опоры, и Локи, сын Фарбаути и Лаувейи, покатился вниз по бесконечному черному склону. Воздух застыл в горле, в глазах потемнело, и он успел почувствовать, как склон превращается в пропасть, прежде чем мир исчез.

– А?!

Сначала он почувствовал толчок – чей-то не слишком вежливый кулак угодил между ребер. Потом его снова толкнули. Локи чуть не взвыл, когда чувствительное место уткнулось в холодный твердый камень. Что-то громко зазвенело под самым носом, и он наконец-то сумел открыть глаза.

…Неровный свет факелов, сводчатый закопченный потолок, стены, выложенные диким камнем – и тяжелые железные браслеты на запястьях. Цепи тянулись к врезанному в стену ржавому крюку. А слева и справа, густой толпой, теснились бедолаги в полосатых каторжных робах. Не сотня, не две, много больше.

– Смирно сиди!

Локи покорно кивнул, решив, что для начала неплохо. Глаза видят, слышат уши, а что дыхания нет, и сердце не бьется, не беда, перетерпеть можно.

– За какие грехи, новенький? – страшная небритая рожа кривила в ухмылке щербатый рот. Того и гляди, за нос укусит.

– Безвинно страдаю! – возопил Локи, для убедительности цепями прозвенев. – Как есть, безвинно! Невиноватый ни в чем! Оговорили, оклеветали!..

– Так всем и говори, – одобрила рожа. – Дольше на жопе просидишь. Все-таки не в котле и не на сковородке.

Локи хотел уточнить (дольше – это сколько?), но не успел. «Полосатые» соседи дружно переглянулись, и грянула, сотрясая каменный свод, удалая бесшабашная песня.

Локи и сам принялся подпевать, попутно соображая, что песня-то непростой оказалась. Вот где ее, оказывается, поют-выводят! Самое время испугаться, но, вероятно, Страх умер вместе с ним, а сюда бедолагу не взяли. Зато любопытство никуда не делось. Не в котле и не на сковороде – уже хорошо. А, может, еще лучше будет?

Эх, мирлацванциг, троммельбаух! Локи, привстав, окинул взглядом освещенное факелами подземелье. Серьезный народ собрался! Все в «железе», кто по рукам и ногам, кто и при поясной цепи, а у некоторых железо на лбу и на щеках отпечатано. Не зря жизнь прожили!

Потом хор поутих, соседи принялись с шумом чесаться, а все та же рожа вновь приблизилась, но уже к левому уху. Локи замер. Сейчас точно отгрызет.

– Мне говорили, и тебе скажу. Тут все, у кого случай непростой, для особого трибунала. Остальных сразу к Миносу – и головой в котел. А мы все в отказе, без вины, значит, в кандалы кованы. Ты и в трибунале все отрицай, главное, чтобы духу хватило. Признаешься – сразу в свой круг улетишь, даже пискнуть не успеешь. Понял, страдалец?