Дыхание богов - Бернард Вербер

Эдмонд Уэллс рассказал мне об этом, когда был моим наставником в Империи ангелов. Я не знал, вычитал ли он это где-нибудь или придумал сам. Эта теория очень обеспокоила меня. Особенно после того, как он сказал: «Мы живем в неудавшемся мире».

Теперь, после рассказа Геры, эта история приобретает совершенно иное значение. Ребенок, родившийся более сильным, попытался спасти своих слабых братьев и освободить их от власти матери, которая должна уничтожить неудачные черновики.

Когда я был смертным, подруга рассказала мне, что у нее был брат-инвалид. При родах ему повредили мозг – слишком крепко сжали щипцами череп. Все думали, что через несколько недель он умрет, но он выжил. У него наблюдалась задержка умственного развития. Семья не могла решиться отдать его в приют, и вся жизнь была подчинена особенностям его внутреннего ритма. Моя подруга превратилась в сиделку, кормила брата, переодевала, выходила с ним на прогулку. Все ее время было посвящено ему, она помогала ему во всем, с чем он не мог справиться сам.

Голос Геры вторгается в мои воспоминания:

– Первоначальный культ «Земли-1» – это культ насекомых. Смертные там поклонялись пчелам, потому что эти общественные насекомые появились на планете за сто миллионов лет до появления человека.

– И держится эта культура на преступлении матери.

Гера садится напротив меня.

– Это древняя тайна. Но за некоторыми тайнами прячутся другие тайны. Посмотри внимательно на твой собственный мир. Кол, но до того была рыба, до рыбы – дельфин, до дельфина – муравей.

– До муравья – Эдем. А до Эдема…

– Вселенная. Никому не известна истинная история происхождения Вселенной, – говорит она наконец. – Никто в космосе не знает, откуда мы взялись и почему мир таков. Мы даже не знаем, почему существует жизнь, а не небытие.

Я смотрю в западное окно. Передо мной снова гора, ее величественная, скрытая облаками вершина. Солнце, которое сейчас находится как раз за ней, озаряет камни радужным светом. Ветер гонит облака на меня, словно там наверху кто-то подул в мою сторону.

Дыхание богов.

– Я хочу продолжить восхождение на гору.

Гера огорчается:

– Что заставляет тебя делать это?

– Не знаю. Возможно, любопытство.

– М-м-мм… Ты нравишься мне, Мишель Пэнсон. Но если хочешь подняться наверх, ты должен всего лишь победить в Игре «Y». Твое восхождение совершится само собой. Возвращайся в Олимпию. Я устрою так, чтобы ты смог вернуться в игру.

– Я хочу идти вперед. Я не для того проделал весь этот путь, чтобы повернуть обратно.

– Помнишь миф об Икаре? Ты рискуешь опалить крылья, поднимаясь навстречу солнцу.

Говоря это, она берет горящую свечу, хватает мою руку и подносит к ней свечу. Я сжимаю зубы так долго, как только могу, но боль слишком сильна, я вскрикиваю и отдергиваю руку.

– Вот что может вытерпеть твоя плоть. Ты все еще хочешь идти наверх?

Я морщусь и дую на пальцы.

– Возможно, именно это предназначено моей душе. Лосось поднимается вверх по реке к тому месту, где он родился, чтобы понять, зачем…

– А бабочки летят на свет и погибают.

– Но перед тем как погибнуть, они наконец узнают.

Гера засучивает рукава.

– Не путай храбрость с мазохизмом.

– Кто не рискует, тот ничего не добивается.

Гера забирает у меня пустую тарелку, ставит ее в раковину и принимается скрести щеткой, словно собирается стереть в порошок. Так же яростно, как чистила морковь. Она выпускает гнев, занимаясь хозяйством.

– Нд-а-а… Будешь кофе?

– С удовольствием.

– Сахар?

– Да, спасибо.

– Сколько?

– Три.

Она с нежностью смотрит на меня.

– В чем дело? – спрашиваю я, чувствуя себя неловко.

– Любишь сладкое, да? В тебе еще столько человеческого.

Я хмурюсь. «Человеческое» в ее устах звучит как «ребяческое». Не хочет ли Гера сказать, что я всего лишь ребенок, который любит сладкое? Но смотрит она на меня доброжелательно.

Гера подает мне ароматный кофе. Подходит к духовке и вынимает подрумянившийся пирог в форме сердца. Похоже на шоколадный торт, рецепт которого есть в «Энциклопедии»[21]. Она отрезает большой кусок и кладет на фаянсовую тарелку, которая стоит передо мной.

– Ты имеешь право ошибаться. Ты даже имеешь право любить…

Она странно смотрит на меня.

– …Афродиту.

Она знает, что ее призрак еще не покинул мое сердце.

Я жадно ем пирог.

– Правда, очень вкусно.

– Тебе нравится? Я очень рада. Как бы то ни было, это удовольствие, в котором не приходится сомневаться.

Она смотрит на меня с той же материнской лаской, которая так удивила меня при встрече с ней.

– Хороший обед? Я хочу, чтобы у тебя осталось хорошее воспоминание о нашей встрече. Чтобы тебе тоже захотелось домик, жену, суп, хлеб, шоколадный торт, кофе. А теперь проваливай.

– Я хочу идти наверх. Помоги мне.

Гера останавливается, думает.

– Хорошо, господин упрямец. Я помогу тебе. Но ты получишь мою помощь при одном условии. Ты пойдешь дальше наверх, только если обыграешь меня в шахматы. Детская игра – притворись маленьким мальчиком и веди себя хорошо. Ты должен победить – никакой ничьи или пата.

Гера расставляет на доске странные шахматы: вместо черных и белых фигур – фигуры, изображающие мужчин и женщин. Женщины в розовом, на них тоги, похожие на тогу Афродиты. Фигура, которую я принимаю за королеву, кстати, чем-то похожа не богиню любви. Я присматриваюсь, вижу корону и понимаю, что это король. Королева стоит справа от нее, и ее корона меньше. Вместо офицера – женщина-офицер. Вместо коня – лошадь. Вместо ладьи – бутылочка с соской. На мужской стороне доски фигуры в черных тогах. Король выглядит как обычно. Справа от него министр. Другие фигуры также похожи на обычные шахматы. Разве что у офицеров немного женственный вид.

Я, как обычно, выдвигаю вперед пешку, стоящую перед королем. Она встает напротив пешки противника, которая стоит, покачивая бедрами, и подмигивает моей пешке.

Я подпрыгиваю от изумления.

– Они живые!

– Нравится? – спрашивает Гера. – Эти фигуры сделал Гермафродит. У него большие способности к биологии. Он также талантлив в своей области, как Гефест в кузнечном ремесле. Я думаю, выбор между живым существом и механизмом будет существовать всегда.