Сибирский кавалер - Борис Климычев

— Спасите! Тону-у-у!

Рыбаки в своих утлых лодочках закрестились: «Свят, свят, свят!» — схватили весла и стали подгребать под корму, чтобы поскорее уплыть от этого наваждения.

— Вернитесь! Кому говорят! — заорала бочка. — Тону, я плавать не умею! — и из бочки вдруг высунулась голова князя Осипа. Некоторых рыбаков это так перепугало, что они, доплыв до берега, выскакивали из лодчонок и бежали, боясь даже оглянуться.

Но и нашлись такие, что, узнав знакомое лицо, догадались, что князь каким-то образом попал в бочку, может, его туда казаки со зла затолкали. Князь тонет, стало быть, надо его спасти, он человек богатый и отблагодарит.

Бочка была наполовину полна воды, вынимать из нее князя посреди озера было рискованно, как бы совсем не утопить. Осторожно подплыли в лодчонках с двух сторон, ухватились за бочку и погребли к берегу.

Охая, кряхтя и ругаясь, князь вылез из бочки. Тяжко ему пришлось. Вся его праздничная одежда была в иле и тине, лицо все в синяках и ссадинах. Руки и ноги у него ныли и свербили, все бока были отбиты, ноги его еле держали.

В это самое время Бунаков и новые томские воеводы подошли к сему месту, направлялись они в город, чтобы увидеть там князя Осипа, и увидели на берегу в очень странном виде.

— Князь! Ты ли это?! — воскликнул Волынский, разводя руки. — Вот уж не чаяли тебя здесь встретить в таком виде!

Осип Иванович сморщил лицо, словно собирался заплакать:

— Я чаю, вы слышали на Москве про здешнее смутьянство. Мне, законному воеводе, пришлось под арестом столько месяцев сидеть. Чтобы вас встретить, пришлось в бочку водовозную залезть, иначе ироды и выехать со двора не дали бы. Да бочка на спуске с телеги свалилась, покатилась. Все ребра отбил, едва не утоп.

— Да, плохо, — сказал Волынский, — но муки твои — к концу, нам велено принять у вас с Бунаковым город, все сосчитать и тогда отпустить тебя в Москву.

Осип сунул руку за пазуху, вытащил оттуда грамоту:

— Сие тоже грамота из Сибирского приказа, по ней вы должны принять у меня город не считая, сразу отпустить меня в день вашего приезда.

— Наша грамота писана позднее, — строго сказал Волынский, — значит, по ней — и быть. Все проверим, сосчитаем, тогда уж — с богом!

Еще до приезда новых воевод томичи отправили в Москву новых челобитчиков. Указ, править Оське вместе с Бунаковым, томичей не устроил, и они надеялись, что удастся Москве втолковать, что Осип — вор.

Незаконно гонял крестьян на работы в своем хозяйстве, город построил так, что лишились люди выпасов, а ведь Бунаков говорил, что новый город надо ставить в ином месте. Да Осипа десять раз повесить и то будет мало.

Поехали в Москву казаки саблями сеченые, стрелами меченые. За старшого — Тишка Мещерин. Войсковой писарь, бывалый человек.

Возле Барабинских озер камыши как лес, рыба хорошо ловится. Не утерпели, полезли сети ставить. А уха-то плохая получилась. Из камышей выскочили неруси да и повязали всех.

Басурмане набили на ноги казакам колодки и заставляли их возле малой горы ломать серый камень, которым можно стенки красить. Есть почти не давали. Только рыбьи головы иногда, да и те — сырые.

Тишка заметил, что серый камень в воде кипит. Набили узкогорлый кувшин толченым серым камнем, да воды в него плеснули. Кувшин и взорвался со страшным грохотом в тот самый момент, когда казаки метнули его в своих охранников.

Во время переполоха и удалось бежать. Кое-как колодки сбили, где-то челн отобрали, где-то лошадок у нерусей сперли. Пока до Москвы добрались, и оборвались все, и оголодали. Тишка Мещерин новую челобитную составил, ту, что везли, барабинцы отобрали.

А Москва — большая. В Сибирский приказ не пускали их никак. Суровая охрана твердила, что никого без вызова пропускать не велено. И взятку нечем дать. Обещали, что придут отставшие от них казаки, которые везут бочку золота, тогда охране пару горстей и насыплют.

Пустили. Провели по двадцати лестницам и тридцати коридорам. Такое расстояние прошли, что даже устали. Впору по тому приказу на лошадях кататься.

— Нам бы князя Алексея Микитича Трубецкого, — просил Тишка Мещерин, а провели к неизвестному подьячему, который, ковырнув пальцем в левой ноздре, сказал:

— Возвращайтесь обратно, и поскорее! Иначе сочтем как беглецов со службы, да кнутом угостим, да на каторгу!

Что было делать? Лошадок, какие были, продали на постоялом дворе за бесценок, считай. Даже кресты нательные продали. Утром снова в Сибирский приказ отправились. Тишка служкам разным давал кому — рубль, кому полтину, разузнал, в каких покоях Трубецкой в приказе сидит. Охраннику сразу пятерку дал.

Провел их охранник разными переходами, закоулками, может, опять не туда завел бы. Но казаки схватили его, рот платом заткнули, руки связали. А Тихон в тот момент и побежал туда, где Трубецкой сидел.

У выхода из приказа Кузька Мухосран стоял на случай отступления. А и не зря.

Едва вошли казаки к Трубецкому, как он заорал:

— Вас кто пустил? С томским воровством давно покончено, никаких челобитий принимать не велено! Что? Вы еще разговаривать? Охрана!

— Ты так, князь? — заорал Мещерин. — До царя дойдем, тогда пожалеешь!

Где-то двери стукнули, где-то скобы брякнули, из-за занавесок парчовых, из-за кресла князя выскочили откормленные мордовороты в черных кафтанах, у каждого в руке дубина с железным набалдашником, собаки при них ростом с теленка, кинулись казаки отбиваться, да где там! Кому дубиной по башке досталось, кого собаки порвали.

Один только Кузька Мухосран печальной участи избежал. Был он родным братом Васьки Мухосрана, такой же конопатый и охальник такой же. А как увидел он, что казаков охранники схватили, так с крыльца и сиганул, только его и видели.

И затаился Кузька. Жил в Москве по углам. Кому дровишек порубит, кому сенцо поставит. Нанимался камень ломать, назьмы топтать.

И выследил-таки царя! С толпой прислужников смешался, только царь вышел на Красное крыльцо, Кузька ему в ноги бухнулся:

— Выслушай, надёжа-царь! Из Сибири до тебя шел! Из Томского города!

Царь Алексей Михайлович побледнел, отпрянул. На памяти были недавние смуты и бесчинства московские. Да и теперь неспокойно было в царстве. То в Крыму, то возле Кавказа объявлялись якобы царевичи Дмитрии, то якобы великие князья московские какие-то. Все это казачье строило свои козни и шашни. Дела такие, что и убийц к царю могут подослать.

А Кузька скороговоркой все излагает, и про Подреза, и про его извет на Осипа Щербатого, и про измену князя Осипа, и про неверное решение Сибирского приказа.

Царь от испуга опомнился, стыдно ему перед свитой, говорит:

— Ладно! Не крутите ему руки. Отведите в Сибирский приказ, пусть все там повторит. Иди, казак! Твое дело разберут, прикажу!