Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

А что значит – совладелец? Какой смысл мне быть совладельцем твоего замка?

Мэд нетерпеливо махнула рукой и покачала головой.

– Какой ты… Предположим… – Она сделала паузу. Ей неприятно было говорить о грустных вещах. – Предположим! – повысила она голос, – что мы с тобой разводимся. Нет-нет, не подумай, что я не исключаю такой вариант, я намерена жить с тобой до конца дней своих. Но все же предположим, что мы развелись. Тогда по закону я получаю в собственность половину твоего имения, а ты – половину моего замка. Их стоимости приблизительно равны. Это ведь справедливо, милый?

– Вполне, – согласился я.

– Ну, раз ты не возражаешь, тогда надо срочно покупать билеты в Берлин.

– Куда? – зачем-то переспросил я, хотя прекрасно понял, что сказала Мэд.

– В Берлин, – повторила Мэд, удивленная моей реакцией. – А оттуда – в Штутгарт. Там мы зарегестрируем наш брак, а в Вейсенбурге отпразднуем это событие.

– Нет! – резко возразил я. – Никуда я сейчас не поеду. Я не могу.

Мэд даже потеряла дар речи.

– Что? – едва слышно произнесла она.

– Не могу я! – повторил я – Во-первых, у меня нет загранпаспорта, во-вторых, я должен рассчитаться с работой, взять отпуск за свой счет, сделать еще кучу важных дел. Не могу!

– Но что может быть важнее нашей с тобой свадьбы? – прошептала Мэд.

– Ну как ты не поймешь? Не могу я вот так быстро сорваться с места и поехать в Германию. С завтрашнего дня в моем имении начнется строительство, я должен оговорить с проектировщиком детали виллы, бассейна…

Лицо Мэд помертвело.

– Ты… не передумал? – осторожно спросила она, и ее глаза повлажнели.

Я едва не задохнулся от жалости к девушке. Со мной случаются приступы страшной жалости к людям, когда в груди все сжимается от дикой ноющей боли. В такие мгновения я способен дать задний ход, если чувствую за собой вину.

– Нет, – ответил я, стиснув зубы, поднялся с подушки, взял девушку за руку и привлек ее к себе. – Нет-нет, ты все придумала, тебе показалось. Я люблю тебя, я мечтаю о тебе и думать не могу ни о чем другом, кроме нашей свадьбы…

Подонок, подумал я о себе и вышел в ванную. Закрылся на щеколду, сел на крышку унитаза и прижал ладони к лицу. Надо с собой что-то делать, думал я. Надо вырвать из груди эту предательскую жалость, иначе я сейчас выйду отсюда и расскажу Мэд всю правду.

Прошло минут пять. Не отлегло. Я стал вспоминать, как Мэд приехала в Приэльбрусье с порошком, как она ловко лгала, прикидываясь внучкой дедушки-альпиниста, как она мечтала пристрелить больного Глушкова, как она пыталась выйти на контакт с Немовлей. Дрянь! Возила в Россию психотропный наркотик, чтобы чеченские банды окончательно озверели, чтобы война в Чечне не прекращалась, чтобы количество трупов выросло до астрономических цифр. Она же совершала государственное преступление! Она, мразь такая, гадила на моей земле, травила мой народ, как крыс…

Я вышел из ванной с умытым лицом.

Мэд обняла меня, провела пальцами по моим ресницам.

– Ты плакал? – нежно спросила она.

– Да. Я оплакивал свою совесть.

Она не поняла меня, но переспрашивать не стала.

– А я нашла выход, – сказала она. – Мы распишемся в посольстве Германии в Москве. А прилетишь ко мне, когда сделаешь все свои дела.

Вот и все, подумал я. Клетка захлопнулась.

56

– Я понимаю, – сказал Бэл. – Тебе нелегко будет это сделать.

Он заглядывал мне в глаза, и ему казалось, что он видел в них море любви. Но там не было даже слезинки этого чувства.

– Ты ошибаешься, – ответил я бесцветным голосом. – Мне совсем нетрудно будет это сделать. Это мой гражданский и патриотический долг, я чувствую себя борцом за наше правое дело…

– Хватит трепаться! – перебил меня Бэл. Он почувствовал злую иронию и даже ненависть. – У нас готово дело на нее. Есть все: видеозапись двух таможенных досмотров, акты, свидетели. Остается маленькая формальность: нужен повод, чтобы ее задержать, после чего мы предъявим ей обвинение по полной форме.

– А тебя за это наградят орденом? – спросил я.

Бэл скрипнул зубами.

– Дурак ты, – произнес он. – Дай бог, чтобы меня не посадили.

– А Илона где будет сидеть?

– Не знаю. Это уже не мое дело. – Он подумал и добавил: – Наверное, где-нибудь в Мордовии, на инзоне. Может быть, как было с Рустом, ее вскоре переправят в Германию. Но это уже не играет большого значения. Ее песенка спета.

– В каком смысле?

– Она уже не жилец на этом свете. В Германии ее ликвидируют. Это точно, в этом уже можно не сомневаться.

– С чего ты взял? Почему ты так в этом уверен?

Бэл недолого думал, отвечать или нет.

– Как ты думаешь, откуда у Илоны альфа-сульфамистезал? Синтезировала в школьном кабинете химии? Купила в аптеке?

Бэл застал меня этим вопросом врасплох. Признаться, я никогда не задумывался об этом. Я пожал плечамии и острожно высказал первую пришедшую в голову версию:

– Конечно же не в аптеке купила. Но, может быть, какие-нибудь давние фронтовые приятели Гельмута имеют доступ к секретным фашистским складам химическиго оружия? Вот они и предложили глупой девчонку найти покупателя в Чечне.

– Давние приятели, глупая девчонка! – усмехнулся Бэл, и я тотчас почувствовал себя наивным ребенком. – Илона Гартен состоит в сильнейшей неофашистской организации "Вэльт", которую поддерживают многие пролитические партии, общественные, ветеранските и прочие организации, в том числе фигуры из правительственных кругов. А теперь представь себе, что после суда Илону переводят из российской в германскую тюрьму. Естественно, средства массовой информации взбудоражены, пресса и телевидение встречаются с ней, по телеканалам и в газетах – интервью с Илоной Гартен, которая рассказывает о своих связях с неонацистами, называет известные в политических кругах фамилии. Разгорается невероятный политический скандал: неофашисты Германии ведут тайную войну против России! Немцам это надо?

– Не надо, – ответил я и посмотрел по сторонам. У меня пересохло в горле, и что-то сдавило в груди. – Слушай, Бэл, а давай ее отпустим. Пусть катится на все четыре стороны.

– Пусть катится, – неожиданно согласился Бэл. – Но тогда готовься сесть в тюрьму вместо нее.

– Это за что еще?

– За то, что продал порошок Немовле, – ответил Бэл, спокойно и пристально глядя мне в глаза.

Мне не хватало воздуха. Глаза потяжелели. Пушкин, созерцающий толпу у "Макдоналдса", стал двоиться и поплыл в моих глазах, словно на мне были очки, и стекла залил дождь.

– Знаешь что, – хрипло произнес я, судорожно сглатывая комок, застрявший в горле. – Пошли вы все в зад!

Повернулся и побежал по