Шестьдесят килограммов солнечного света - Халлгримур Хельгасон

свежеразделанных безжизненных пар. И ее подсознание восприняло эти четы селедок как символическую картину: вот так любовь поступает со своими лучшими людьми.

Но несмотря на это зрелище, она радостно выпрямилась и взглянула прямо в лицо норвежскому Ауртни (вот почему ее подруге жизнь послала пастора, а ей – селедочника?), и сама себя захватила врасплох. Потому что вопреки всем доводам души она сейчас преисполнилась неизъяснимого желания взять его в мужья, целовать его, обвиться вокруг него, усилить собою его внутреннюю энергию, чтобы выжать из него живое серебро, чтоб смешаться с ним, чтоб отыметь его. Разве после часа ночи женщина, в сущности, не зверь? Погрузив ее голову в пустую селедочную бочку, он посвятил ее в соленый мир.

Он ощутил исходящую от нее страсть и пропал.

Глава 15

Убогий

Месяц медленно поднимался ввысь над горой Пастбищнохуторский рог – ущербный месяц, который парил над по-ночному синей вершиной, словно разбитый щит из утраченной родовой саги.

Так действуют мировые силы. Солнце зашло, а месяц взошел. Женщина захотела любви, а мужчина сбежал.

Он сам себя не понимал: какого черта он делает на суше, когда она стоит на палубе и засаливает селедку? Он с исключительной ловкостью залучил ее на борт («как прекрасен этот вечер, и эта женщина…»), а сам же потом сбежал на берег! С бьющимся сердцем он обходил место, где кипела работа, обводил глазами раздельщиц селедки, мальчишек – таскателей соли и расстановщиков бочек; все это скоро закончится, ведь уже почти два часа ночи. Разве сегодня ночью он не заплатит работникам? Да, так было бы лучше всего. Первый рабочий день непременно должен закончиться выплатой заработка. Это крайне важно. Он хотел, чтоб все ушли домой спать довольные: ведь красна ночь дневными деньгами. Его взгляд упал на корабль. Сусанна по-прежнему стояла там у своей бочки, а сейчас наклонилась, исчезнув в ней, – по всем его весям, от сердца до ушей, пробежала дрожь наслаждения: эта женщина была – наполовину его!

– Скоро заканчиваем! Все здесь достойно себя проявили! Напоминаю, что после полного окончания засолки мы заплатим вам за труды. Выплата будет происходить у склада, и, девушки, не забудьте предъявить бирки от своих бочек!

Из раздельщиц мало кто понял его слова, но все сделали в работе короткий перерыв и восприняли сказанное разболевшимися спинами и коленями. Бирки от бочек были крошечные листочки металла с выгравированными буквами «ЙС»: Йохан Сёдаль из Кристиансунна, владелец всего этого предприятия. Раздельщицы получали одну такую бирку за каждую заполненную бочку и складывали бирки в карманы юбок. Так что здесь все работали согласно и рассчитывали на то, что соперничество между раздельщицами заставит их показать максимальные результаты. Однако сами они в этот свой первый день на засолке сельди мало обращали внимания на успехи других, зато сейчас принялись соревноваться за оставшихся в куче рыбешек в надежде заполнить последнюю за эту ночь бочку. В конце концов шляпа работника из Лощины осталась лежать одна-одинешенька на сверкающем от чешуи берегу.

Гест стоял у штабеля бочек, вытаращив глаза, и следил за каждым шагом капитана. Его друг Магнус уехал домой; после удара корзиной голова у него слегка кружилась, и жители Старого хутора перевезли его с собой через фьорд. А Гест не мог расстаться со всем этим «дрифтом». К тому же в суете дня он нахватался норвежских словечек и понимал, что å betale значит «заплатить», а lønn значит «заработок». Ему сильнее всего хотелось крикнуть: «А мы?! Что заплатят нам, у которых бирок нет?!»

По крайней мере, о том, чтоб уйти домой до того, как начнут выплачивать заработанное, не могло быть и речи. Сейчас он проторчал на этой базе без работы два часа с полуночи, и рабочий азарт у него давно выветрился. Даже после самого жаркого дня в году исландская летняя ночь была такой же студеной, как первый день зимы, потому что со временами года в Исландии обстояло так: они никогда не покидали страну полностью, а просто соскакивали в море и дежурили там, всегда готовые заменить друг друга, если кто-то из них сойдет с дистанции, выбившись из сил или отвлекшись.

Мальчик пришел сюда без верхней одежды, в одном лишь свитере, и, пока ждал завершения этого исторического рабочего дня, встряхивался, чтоб не замерзнуть. Правда, Эгертбрандсен, когда плелся домой, остановился возле мальчика и, увидев, как он мерзнет, предложил ему глоток аквавита. Гест вежливо отказался, но китовый сторож проигнорировал это и силой притиснул ему к губам горлышко бутылки. Но мальчик сделал из своего языка затычку, и хмельное не попало ему в желудок, зато губы долго горели в ночной прохладе. Он никак не мог понять, как можно сосать грудь этой змеюки – огненной воды, превращающей лучших людей в новорожденных телят. Он смотрел вслед широкобрюхому норвежцу, бредущему вглубь Косы, словно моряк по палубе в качку, сильно петляющему на пути к дому. Глаза мальчика шептали ушам всевозможные мыслимые объяснения такого поведения людей: может, жажда спиртного – своеобразная тоска по сильной качке? Они выпивали шторм в попытке понять его, по крайней мере – ощутить, предоставив ему неистовствовать в своих жилах… Нет, разумеется, здесь речь попросту о ненависти к себе в чистом виде: людей сводило с ума желание вывернуть собственное естество наизнанку и позволить другим обрушивать на него ругательства, тумаки, кулаки.

Не восприняв всех этих сообщений (им будет суждено десятилетия пролежать возле корней его сознания), он отвернулся и вновь принялся любоваться знаками, которые стали видны сейчас, когда бочки лежали в штабеле, показывая днища. На каждом днище был один и тот же знак-кружок, в середине кружка помещалось грубое изображение селедки, над ним большими буквами было написано «СЁДАЛЬ», а под ней «СЕЛЬДЬ». По краю днища располагались кругом такие слова: «KRISTIANSSUND NORGE NORWEGIAN HERRING». Черные буквы казались выжженными в древесине и были сильно побитыми непогодой: бочки явно были старыми.

У другого угла штабеля бочек стояли двое молодых жителей Косы и передразнивали то, как Гест дрожит от холода, а потом со смехом прятались в укрытие. Это были дружки-неразлучники Ханс и Бальдвин, последний из них – пухлый бедняцкий сынок из Мучной хижины. Они были на несколько лет старше его и должны были быть уже слишком взрослыми для таких шуточек, но их дружба зиждилась на насмешках над другими, и они славились на весь фьорд своей заносчивостью, хотя многие и хвалили их за живость и веселый нрав. Они умели передразнивать большинство жителей фьорда, помнили то,