Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Григорий Потанин

А между тем, мне кажется, сословие лам не лишено культурного значения. Грамотность сохраняется в монастырях, там книги печатаются, списываются и переписываются ламами; ими же передаются изустные легенды и рассказы морализующего свойства.

Паломничество, знакомя лам с разными странами и обычаями разных народов, расширяет их кругозор. Лама-паломник вместе с рассказами о разных чудесах и святынях, виденных им, знакомит своих соотечественников с географией и этнографией тех стран, которые довелось ему посетить. В Халхе воспитание молодого поколения, главным образом, в руках лам.

Зажиточные монголы берут в дом ламу, чтобы обучить своих детей грамоте, иногда отдают мальчиков в монастыри. Конечно, жаль, что ламы мало изучают родную монгольскую литературу; книги, пользующиеся уважением лам, написаны на книжном тибетском языке, но здесь, в тангутских монастырях, эта разорванность учения от жизни не так велика. Религиозные или ученые состязания идут в монастырях на языке разговорном – монгольском или тангутском; чамы, или религиозные пляски, хотя обыкновенно бывают лишь чисто мимическими представлениями, без речей, сопровождаются обыкновенно изустными комментариями присутствующих и потому не пропадают бесследно для поучения зрителя.

В половине февраля нового стиля здесь праздновали новый год, но в Гумбуме более празднуется последний день этого праздника – 15-е число первого месяца. За день до Нового года (т. е. до 1 числа 1-й луны) был чам, т. е. религиозные пляски и сожжение соров, из каждого отдела, или ордена, из которых состоит Гумбумское монашество, из храма выносили особым образом испеченный хлеб, положенный на поднос, убранный разными украшениями, между которыми непременно должно было быть изображение мертвой головы; иногда эти украшения составляют пирамиду в сажень высотой, – ламы сопровождали соры с музыкой, под балдахинами, с знаменами; все соры собрались на площади, где был приготовлен соломенный костер. Здесь, среди огромной толпы народа, начались пляски лам в масках; затем маски разрубили соры и бросили в огонь. Мы смотрели на это с кровли дома одного из лам, так что толпа не беспокоила нас.

К 15 числу Гумбум наполнился богомольцами; в каждом дворе были приезжие родственники и знакомые лам; 18 числа был опять большой чам, внутри двора самого большого храма. Зрители сидели на лестницах, ведущих в здания, окружающие двор со всех сторон, и на дворе по краям, а также на кровлях, где можно; хамбу-лама, т. е. настоятель Гумбума, сидел против храма на галерее противоположного здания, на высоком кресле, в парчовых облачениях; это был гэгэн (по имени Джая-гэгэн), еще молодой человек, лет 26; все время, казалось, он был неподвижен, как статуя. Маски, выходя парами из храма, медленно с пляской подвигались к нему и делали поклоны; затем двигались дальше, также медленно описывая круг. Пляшущие ламы все были в уродливых масках, две были с головами быков, две с оленьими и еще четверо мальчиков с оленьими головами и четверо мальчиков с мертвыми головами, у последних с обеих сторон головы приделаны были лопасти, должно быть, изображающие крылья бабочки; маски эти так и называются «бабочки», эрбекэ по-монгольски; скорее они должны быть названы скелетами, – пальцы у них были удлинены, на груди разделаны ребра, не говоря уже про мертвую голову.

Главная маска представляла быка с огромными фигурными рогами. Это бог Чойчжиль. Были также и две комические маски с человеческими, но карикатурными лицами; они забавляли публику, в то же время раздвигая толпу, стесняющую арену; их роль была служебная: они выносили ковер, кресла; имя их – азнрга. Между прочим, они под руки вывели из храма маску, представляющую дряхлого старика с огромной лысой головой, за полы его халата держались четверо маленьких детей с пучками волос на висках бритой головы, как это мы обыкновенно видим на китайских рисунках. Старика усадили в кресло, около него расположились дети, семья эта возбуждала смех в окружающей публике; замечательно имя этого старика. Его называли Кашин-Хак по-монгольски и Кашин-Джаву, или Гомбу, по-тангутски. Джаву – то же, что хан, Гомбу равносильно монгольскому нойон, или князь. Кашип некогда в монгольском языке значило тангут, так что в переводе это будет тангутский хан; но название это, встречающееся только в книгах, уже неизвестно в народе. Эта же фигура в чаме встречается в Ордосе; в Хами, кажется, ее нет.

Одежды на маскированных были богаты, шелковые сапоги – не обыкновенные здешние, а мягкие белые; плясали стройно, хотя и медленно и не всегда удачно, благодаря тому, что двор был выстлан булыжником. Фигуры маленьких оленей совершенно подражали в своих движениях шаманам и, ставши на колени перед хамбу-ламой, они, я думаю, с полчаса, не переставая, размахивали своими ветвистыми головами, точно так же, как это делают шаманы. После этой пляски они разрубили на части какую-то фигуру, заранее положенную на ковре среди двора; фигуру эту называют лянга или лянка.

Ламы занимали галерею, противоположную храму; они сидели на ковриках по обе стороны хамбу-ламы; непоместившиеся на галерее сидели на дворе внизу; перед почетными лицами стояли столики с лакомствами; на кровле над ними и на паперти храма помещались музыканты с трубами и с медными тарелками. Правое крыло двора, считая от хамбу-ламы, тоже было занято в центре креслом другого важного гумбумского гэгэна (Аджа-гэгэна), юноши лет 16, и окружающими его ламами, а ниже и по сторонам – публикой. Нам тоже были поставлены скамьи на этой стороне и ставились столики с лакомствами; но так как было очень тесно, то столы убрали, и у самых наших ног на лестнице уселись тангуты, тангутки, монголы и монголки; верхние ряды блистали своими шелковыми шубами и богатыми шапками; внизу публика была попроще, в нагольных шубах.

От времени до времени Гецкуй, полицеймейстер Гумбума, как мы его называем, высокий лама-тангут, вооруженный огромным жезлом (четырехгранной палкой), украшенным позолотой и лентами, раздвигал теснившуюся публику. Из-под его оркимджи, суконной по положению, выглядывала парчовая дорогая безрукавка; за ним, в качестве помощников, ту же историю проделывали и другие власти Гумбума. Эти власти в Гумбуме выборные, они заведуют полицейскими с хозяйственными делами, избираются на три года и утверждаются хамбу-ламой. Хамбу-лама, ведающий дела духовные, также избирается на три года, но выбор ограничен: можно избирать лишь гэгэнов, да и то не всех, а более важных и известного возраста. Своего преемника, избранного монашеством, утверждает также хамбу-лама. Говорят, что многие отказываются от этой чести, так как надо быть богатым, чтобы с честью держаться на этом посту.

15-го числа в Гумбуме был большой съезд из окрестностей и из Южной Монголии: в этот день вечером, по закате солнца, бывает выставка масляных барельефов, известных у тангутов под именем Чоба, а у монголов Чечек – «цветок». С утра в монастыре началось оживление, а около него устроилась ярмарка, – купцы раскинули по степи палатки или разостлали циновки и разложились с товаром; из Синина приехал шотландец, продающий св. писание на языках китайском, тангутском и монгольском, член китайской внутренней миссии. Был торгующий и сарт из Хами; китайских купцов я уже не считаю. Разноплеменная толпа беспрестанно бродила из китайской слободы в монастырь и обратно, вдоль узкой улицы, образовавшейся из торговых палаток.