Стоунхендж - Юрий Никитин

У нее руки тряслись, когда он поставил гнездо на землю. Ворту сразу появилась слюна. Она сказала укоряюще:

— А птицу зачем убил?

— Она сама покончила с собой, когда я отобрал яйца.

Яиц было шесть штук, она выпила свои три с такой скоростью,что едва не проглотила и скорлупу. Томас швырнул ей птицу. Обрывать перья с ещетеплой было мучением, пальцы почти не гнулись, а холод забился вовнутрь и времяот времени тряс ее, как разъяренный медведь грушу..

Томас жарил, насадив тушку на длинный прут, Ярославаповорачивалась то одним боком, то другим. Его вязаная рубашка дымилась, ввоздухе уже угрожающе пахло паленой шерстью.

— Спалишь рубаху, — пообещал он, — убью.

Она отодвинулась, глаза не отрывались от птичьей тушки.Запах жареного мяса уже потек по тесной избушке. Она шумно сглотнула слюну.

— Уже готово...

— Внутри мясо сырое.

— Но она все время ужаривается, вон какая маленькая!

Он подумал, сдернул с вертела тушку.

— Ты права. Пожирать с кровью тебе подходит больше.

Мощным рывком разорвал птицу. Яра почти выхватила своюполовину. По пальцам побежал сок, она жадно подхватила струйку языком, с чмоканьемоблизала. Мясо обжигало пальцы, аромат был одуряющим. Она слышала рычание,когда вгрызлась в мясо, не сразу сообразила, что рычала сама.

Томас сожрал свою половинку мгновенно. Ей показалось, что неосталось даже самых мелких косточек. Потом он на миг исчез из круга света, аголос из темноты велел:

— Держи!

Она не успела понять, что держать, как ей прямо в лицополетел ком мокрого белья. Мокрого и отвратительно холодного. Она задохнуласьот возмущения.

— Что это?

— Твое платье, — объяснил он любезно. — Тысобираешься жить в моей рубахе? Если не развесишь свой мешок для просушки,завтра пойдешь в мокром.

Он опять был прав, хотя свою правоту выказал в своейобычной, по-мужски свинской манере. Яра поспешно проглотила последний кус мяса.Платье было отвратительно холодное, с него все еще текло. Она распяла его настене — жар от очага, сложенного из широких камней достигал хорошо, к утрувысохнет.

Когда обернулась, Томас невозмутимо раздевался. Она замерла,возмущенная и восхищенная в то же время. Его широкая, как дверь, грудь блестелав капельках влаги. Пластины мускулов были, как латы римских легионеров, и впоясе он был тонок, но и там тугие мышцы теснились крутыми валиками. Узкиебедра переходили в длинные стройные ноги. Он был чересчур по-мужски силен.

— Ты как хочешь, — сказал Томас, стягиваясапоги, — но я сейчас завалюсь спать.

Она оторвала взгляд, чувствуя себя виноватой, пошларасправлять платье по бревенчатой стене, хотя оно висело как нельзя лучше. Заспиной слышала, как шелестели его брюки: намокли и стягивались с трудом, онругался сквозь зубы.

Отвернувшись, он прилаживал на стене брюки, цепляя завыступы, а Яра снова обратила взор к очагу. Однако его спина, покрытая буграмимышц, как-то снова оказалась перед ее глазами, и сейчас, когда эти мышцыдвигались, шевелились, жили своей жизнью, она ощутила, как наконец кровь ееразогрелась, прилила к щекам.

Томас наконец повернулся, а Яра поспешно уронила взгляд. Ещерешит, что она бесстыжая. Томас пощупал камни, скривился, но лег, потом соблегченным вздохом растянулся во всю длину. Руки закинул за голову, от чегомогучие мышцы груди вздулись, а живот провалился. На волосатых ногах исчезали,испаряясь, капельки влаги.

Яра спросила настороженно:

— Ты собираешься спать на этих камнях?

— Нет, если ты придумаешь что-то лучше.

Она обвела отчаянным взглядом тесную избушку. Летучая мышьсмогла бы зацепиться под потолком, а жуки-дровосеки находят приют прямо вбревнах, но ей больше придумать вот так сразу что-то трудно.

— А где лягу я?

— Ну... несмотря на твои объемы, мы можем кое-какуместиться на этих камнях.

Она зло посмотрела на его очень серьезное лицо, где в синихглазах поблескивали насмешливые огоньки.

— Я не лягу с тобой!

— Как хочешь, — сказал он безучастно. — Хотякостер скоро погаснет, а ночь холодная. Ты даже не прогрелась как следует. Кутру будешь кашлять кровью.

Внезапная дрожь прошла по телу. Яра ощутила, что в самомделе холод не весь ушел из нее. Но каменная постель была так узка, что рядом сэтим самонадеянным мужиком, наглым и неотесанным, несмотря на свое высокомерие,осталась узкая полоска. А тут еще не может оторвать глаз от его могучего тела,твердого, как будто вырезали из старого дуба и отполировали и покрыли лаком,горячего, пахнущего зовущим мужским ароматом, ее сердце начинает стучать чаще,а кровь переполняет вены, горячей тяжестью отзывается в низу живота!

— Дура, — сказал он устало, — У меня естьдама сердца. У меня есть даже невеста! Настоящая благородная леди, котораяждет.

Она ощутила, как по сердцу прошла холодная волна. Непослушнымигубами сказала глухо:

— Ну и что? Ты ведь мужчина.

— Я едва жив, поняла?.. Я устал, чтобы даже думать отебе как о женщине. А самое главное, в моих глазах ты совсем не женщина.

Рассерженная, она подошла ближе, избегая смотреть на него,осторожно опустилась на край. Он со вздохом, выказывая терпение по отношению ктупоголовой дуре, протянул руку и подгреб ее ближе. Ее голова оказалась на егоплече, он придерживал ее обеими руками. Его тело было горячим, и Яра напомниласебе, что только для этого она и легла: сохранить тепло, ведь костер ужеугасает, и чем они ближе друг к другу, тем теплее.

Ее грудь упиралась ему в бок, а ноги касались его горячихмускулистых ног, покрытых жесткими волосами. Запах мужчины обволакивал ее,кровь бросилась к щекам, а уши запылали так, что он мог ощутить жар. Ее щекачувствовала его плотную кожу. Обе руки она держала между ними, все-такикакой-то барьер, но и там она чувствовала кончиками пальцем тугие волоски.

Костер уже догорел. От россыпи багровых углей вся избушкабыла в темно-красном свете. Тени двигались, перескакивали со стены на стену,тянули к ним угрожающе растопыренные лапы. Воздух был чуть теплый, но, еслисравнить с тем холодным ужасом за стенами, просто горячий. К тому же снаружидоносилось то пугающее уханье филина, то чей-то жуткий крик, то треск, словномедведь уже ломился в избушку.

— Ты спишь? — спросила она тихо.

— О Пресвятая Дева! Что ты хочешь?

— Да так... Спи.

Он недовольно хрюкнул, но глаза не открыл. Яра не двигалась,чувствовала, что ее тело все еще напряжено до предела. Лицо Томаса было совсемрядом, она всматривалась в него без помех. Он уже заснул, твердые складки у губслегка смягчились. Он не красавец, напомнила она себе настойчиво. Даже в спящемслишком много силы, звериной мощи, готовности дать сдачи. Ресницы длинные, каку женщины, но один шрам рассекает бровь, другой идет через левую скулу, атретий, самый глубокий, портит щеку.