Рейх. История германской империи - Борис Соколов

Когда я 18 марта передал вам мое письмо, я был твердо уверен в том, что выводы, сделанные мною из нашего положения насчет сохранения нашей народной силы, безусловно получат ваше одобрение. Ведь вы однажды сами констатировали, что задача государственного руководства при проигранной войне – уберечь народ от героического конца. Однако вечером вы обратились ко мне со словами, из которых, если я вас правильно понял, ясно и однозначно следовало: если война проиграна, пусть погибнет и народ! Эта судьба, сказали вы, неотвратима. Нечего считаться с теми основаниями, которые нужны народу для его самой примитивной дальнейшей жизни. Наоборот, мол, лучше самому разрушить их. Ведь народ показал себя более слабым, и поэтому будущее принадлежит исключительно более сильному народу Востока. Те, кто уцелеет после этой борьбы, все равно малоценны, ибо все ценные – погибли!

Услышав такие слава, я был сначала потрясен. Когда же через день я получил ваш приказ о разрушении (от 19 марта. – Б. С.), а вскоре и бескомпромиссный приказ об эвакуации, я увидел в них первые шаги к осуществлению высказанных вами намерений.

До тех пор я всем сердцем верил, что конец этой войны будет хорошим для нас. Я надеялся, что не только наши новые виды вооружений и боевой техники, но и прежде всего наша фанатическая вера в свое будущее сделают народ и его руководителей способными на самые крайние жертвы. Сам я тогда твердо решил совершить на планере налет на русские электростанции и своим личным примером помочь повернуть судьбу (где должен быть министр вооружений? впереди всех – на лихом планере! – Б. С.).

Но я больше не могу верить в успех нашего благого дела, если одновременно мы в этот решающий момент планомерно разрушаем основу нашей народной жизни. Это такая несправедливость по отношению к нашему народу, что судьба больше уже не сможет благоприятствовать нам. Мы не имеем права разрушать то, что построено целыми поколениями. Если же это делает враг, тем самым истребляя немецкий народ, то он должен взять на себя историческую ответственность за это. Я убежден в том, что Провидение покарает тех, кто посягает на наш храбрый и порядочный народ.

Я могу работать с чувством внутренней порядочности, с убежденностью и верой в будущее только в том случае, если вы, мой фюрер, как и прежде, останетесь приверженным сохранению нашей народной силы. Поэтому я не вдаюсь в подробности того, что ваш приказ о разрушении от 19 марта 1945 года в результате поспешных мер должен лишить нас последних возможностей промышленного производства и что его опубликование вызовет у населения величайшее смятение. Все это такие вещи, которые хотя и являются решающими, но обходят принципиальные вопросы.

Поэтому прошу вас не делать самому этот шаг к разрушению народа. Если же вы в какой-либо форме решились бы отказаться от этого, я бы вновь обрел веру и мужество, чтобы с величайшей энергией работать дальше. Поймите то, что происходит в моей душе! Я не могу трудиться в полную силу и пользоваться необходимым доверием со стороны подчиненных, если одновременно с моим призывом к рабочим обеспечить высокую производительность труда готовится разрушение нашей жизненной базы.

Наш долг – приложить все усилия, чтобы до предела повысить сопротивление врагу. И я не хочу стоять в стороне.

Военные удары, которые Германия получила в последние недели, сокрушительны. Не от нас теперь зависит, куда повернет судьба. Только более ясное предвидение может изменить наше будущее. Мы еще сможем твердым поведением и непоколебимой верой внести свой вклад в вечное будущее нашего народа.

Боже, огради Германию!»

Очевидно, Гитлер понял, что, настаивая на проведении в жизнь приказа о «выжженной земле», он рискует остаться без поддержки своих ближайших соратников, что приведет к развалу правительственного аппарата и только ускорит конец. Поэтому за саботаж приказа «Нерон» от 19 марта никто так и не был наказан.

А 29 марта Геббельс негодовал: «К настоящему времени, как заявляет Эйзенхауэр, англо-американцы захватили в плен на Западном фронте 250 тыс. человек. Это совершенно постыдное для нас число, от которого у каждого немца должна броситься в лицо кровь. Если бы в свое время последовали моему совету и вышли из Женевской конвенции, то дело приняло бы совершенно другой оборот. Да и наше население встречало бы англо-американцев не совсем так, как сегодня. Американцы сообщают, что жители Лимбурга, например, встречали их цветами и дружескими манифестациями. Я лично предполагаю, что эти сообщения сильно преувеличены, как и вообще все сообщения с Западного фронта, в том числе и наши; тем не менее, как кажется, лимбуржцы не забросали американцев камнями. Как показывает опыт, борьба против оккупационных властей начинается лишь тогда, когда население более или менее приходит в себя.

Отрадно слышать, что назначенный англо-американцами бургомистр Ахена Оппенхоф расстрелян в ночь на среду, 28 марта, тремя немецкими партизанами… И все-таки я недоволен деятельностью нашей организации «Вервольф». Ее акции разворачиваются уж очень медленно… Я постараюсь добиться, чтобы руководство этой организацией перешло в мои руки. Я придам ее действиям совсем иной размах, чем было до сих пор».

Однако никакого влияния на ход войны отряды «Вервольфа» не оказали. Партизанское движение в Германии так и не успело развернуться, хотя с начала апреля Геббельс организовал вешание радиостанции «Вервольф» и издание одноименной газеты для будущих партизан, где упор делался на «революционные методы» борьбы, без какой-либо оглядки на международное право и внешне- и внутриполитические последствия. Территория Германии слишком быстро оказалась под контролем союзников, чтобы успеть провести там необходимую подготовку к партизанской деятельности. К тому же наиболее подходящие для партизан горно-лесистые районы южной и центральной Германии были захвачены союзниками только в последние недели войны, частично – уже после капитуляции. На Западе население вообще не выражало особого желания бороться с англичанами и американцами, видя в них гарантию от оккупации этой части Германии большевиками. На Востоке же, где население испытывало ужас перед большевиками, основная масса немецкого населения ушла за Одер, так что партизанскую борьбу на территории к востоку от этого рубежа вести было практически некому. Район же между Одером и Берлином был занят лишь в последние две недели войны, и ни о какой партизанской активности здесь, естественно, и речи не могло быть.

30 марта министр пропаганды вынужден был признать: «Положение на Западе характеризуется падением морального духа как среди гражданского населения, так и среди войск. Это для нас серьезная угроза, поскольку народ и войска, не желающие больше сражаться, уже нельзя спасти никаким наращиванием численности солдат или оружия. В Зигбурге у городской военной комендатуры состоялась демонстрация женщин, которые требовали сложить оружие и капитулировать… Прямо-таки позор, что… бургомистр Мангейма сообщил американцам о капитуляции города по телефону… Моральный дух на Западе сейчас еще ниже, чем он был в свое время на Востоке… Наши солдаты и население ожидают от англо-американцев более гуманного обращения, чем от большевиков. Да если бы мы тогда по моему предложению вышли из Женевской конвенции, положение было бы другим».