Длань Господня - Борис Вячеславович Конофальский

Надеюсь, что вы все знаете о том, что они не берут пленных для выкупа.

Он замолчал, ожидая возражений, но ни один из офицеров и рыцарей ему не возразил. Все молчали, только ветер трепал пламя на факелах да шуршал остатками листвы в кустах.

— Ну, раз вы все молчите, значит, всё понимаете, будите людей, господа, будите людей. У нас мало времени.

***

Они еле плелись. Ночью по мокрому бездорожью да с тяжеленной пушкой, с обозами да с телегами, в которых везли бочки с ядрами и картечью. Эти телеги утопали в грязи иной раз, их приходилось выдёргивать людям, лошади сами не справлялись. И всё это тащилось сквозь кусты со злобой, проклятьями и сквернословием.

Он знал, что солдаты его про себя костерили, не говоря уже про артиллеристов и обозных мужиков. Он сам так же ругал и ненавидел своих командиров когда-то. Давно, правда, это было.

Но делать было нечего. Пусть ругают, пусть проклинают, главное, чтобы слушались и тащили обоз и пушки на север.

Ему нужно было до утра добраться до оврага. Конечно, поутру, по свету, горцы эту же дорогу пройдут в два раза быстрее, да, пройдут они быстрее, но он к тому времени, когда они появятся, уже будет на северной стороне большой канавы, что проточила в глине вода, бегущая с холмов.

Он ничего никому не говорил, и никто с ним не заговаривал, он то и дело ездил из конца колонны в начало и молча смотрел за тем, как мучаются на этой адской ночной дороге, как кряхтят и ругаются, вытаскивая мокрые башмаки из липкой глины его люди. Максимилиан и Увалень мрачными тенями следовали за ним, небольшими лампами пытаясь хоть как-то освещать эту тяжкую картину.

Так и прошла вся ночь. Уже утром, за два часа до рассвета, Волков оставил свою колонну на Брюнхвальда и поехал вперёд. До оврага было совсем немного.

***

Да, это было прекрасное место, чтобы остановить непобедимую пехоту горцев. Им тут даже построиться негде было. Им придётся атаковать не баталией, а колонной не более пятнадцати человек. Им придётся спускаться с южного холма по пологому спуску в овраг и по пологому спуску подниматься на северный холм, на котором он собирался поставить пушки. А перед северным холмом Волков собирался ставить людей Рене. Да. Двести с лишним человек Рене как раз хорошо тут встанут. Жаль, что пик у Рене немного. Впрочем, восемь рядов в баталии будет достаточно, с лихвой хватит, чтобы закрыть удобный подъём на холм. Он надеялся, что сил у Рене будет достаточно, чтобы остановить колону горцев. Обойти Рене тут негде, овраг глубок. Роха и Джентиле встанут у Рене по флангам. Засыплют наступающую колонну болтами и пулями. А ещё прямо с холма по ней будут бить пушки. Сначала ядрами, потом крупной картечью, а потом, когда они будут в ста шагах, и мелкой.

Мелкая картечь вблизи — вещь страшная.

«Посмотрим, как вы сломаете тут зубы, чёртовы собаки».

Он уже представлял, как голова колонны спустится в овраг, упрётся на подъёме в Рене и встанет. И будет стоять, пока пушки, Джентиле и Роха будут прореживать и прореживать их ряды.

А ещё у него будет двести человек фон Финка в резерве. И если горцы потеснят Рене, и колонна врага сдвинет его с места, то фон Финк ударит в голову колонны с двух сторон сразу.

И напоследок у него на всякий непредвиденный случай останется Брюнхвальд с его отличными, но немногочисленными солдатами и более тридцати кавалеров и молодых господ. Да, он надеялся, что до них дело не дойдёт. Но пусть лучше будут.

В общем, если горцы не обойдут его с флангов, то тут, меж холмов, он сможет их остановить. Остановить и нанести тяжкий урон. Он был уверен, что им придётся тут его атаковать. Ведь они должны торопиться. По его подсчётам у них должна уже кончиться провизия. Они должны торопиться.

«Господи, пусть они начнут дело именно здесь».

Он прочёл про себя Отче наш и перекрестился.

***

Многое нужно было ему увидеть. Всё посмотреть своими глазами.

Заглянуть в овраги, узнать, где и как глубоко. Заехать на холм, оглядеться, посмотреть проходы меж холмов, как пологи и как мокры, как тяжело будет врагу подниматься на них. Пока осматривался, пока разъезжал туда и сюда по холмам и кустам на уставшем коне, он не замечал в себе слабости. А как всё отсмотрел, как спешился, так и пришла она. Даже нога заболела. Это от усталости, наверное. Уселся на холме, там, где посуше, ногу вытянул, снял перчатку и стал сжимать кулак, а он едва сжимается. Так пальцы слабы, что, понадобись ему сейчас меч, так он не удержал бы его. А ещё в глазах пятна плавают. И тихое шуршание в ушах, словно шёпоты отдалённые. Так и сидел он на кочке, на грани света и сумрака, что едва услышал:

— Кавалер, колонна появилась. Наши идут. — Произнёс Максимилиан.

— Что? Кто? — Не понял он, с трудом возвращая себя в мир света из полузабытья.

— Колонна, наши идут.

— Монаха мне, — тихо сказал он.

Так тихо, что Максимилиан не расслышал и вынужден был склониться к нему:

— Что, кавалер?

— Монаха ко мне немедля, — всё также тихо отвечал ему Волков.

***

— Святые угодники, Святая Матерь Божья, заступница, — говорил монах, доставая из сундука банки и склянки. — Он белый, как кружева, что еретики делают, вы что же, господа, не видели? Он же едва в разумении, вы что, господа, этого не заметили? Как он с коня-то у вас не упал?

Увалень и Максимилиан молчали, оба хмурые, недобрые взгляды у обоих, они и сами в седлах едва держались при таком-то командире.

Монах тем временем намешал одно зелье, дал его Волкову выпить, сам приговаривал:

— Это от упадка сил. Но не поможет оно, если не ляжете отдыхать. Поспать вам нужно.

Тот пил, кажется, даже питьё ему непросто давалось.

Брат Ипполит намешал другое зелье:

— Вот, а это от жара, он у вас ещё не прошёл.

Кавалер и то пил, а сам через край чаши уставшими глазами смотрел, как первые солдаты спускаются с южного холма к оврагу.

И не нравилось ему, что идут они спокойно. Не боятся упасть, не скользят. Идут как по мостовой. Неужто глина так от утреннего холода затвердела?

— Теперь вам нужно лечь спать. — Сказал брат Ипполит.

Но Волков словно не слышит его:

— Монах, дай мне зелье, что сил придаёт, что бодрит. Оно мне сейчас больше