Свидание - Владимир Михайлович Андреев

class="p1">— Живы-здоровы. Командировка заканчивается. Поклон вам большой от них, — почтительно ответил Борис.

Он уже давно знал, что в частые отъезды родителей Марья Тимофеевна — его негласный опекун. И поэтому отношения с ней надо по-особенному внимательно строить, надо быть дипломатом, ублажать старуху. А так как это особого труда не стоило — сбегал в магазин, подтер тряпкой в кухне и в коридоре, поинтересовался вечером, не мешает ли магнитофон, принес из аптеки пузырек валерьянки, — в общем, Марья Тимофеевна и Борис отлично ладили. И как повелось это издавна, с детства, так и продолжалось до сих пор. Он даже не знал, когда ему лучше, когда дома родители или когда они вдвоем с Марьей Тимофеевной. Рано овдовев, эта женщина незаметно прилепилась к их семье, тем более что своих детей у нее не было, родственники жили далеко, а родители Бориса были просто в восторге, заполучив такую няньку своему сыночку, и сам Борис никогда не страдал от двойной опеки — Марья Тимофеевна относилась к нему, как к родному.

В прихожей затрещал телефон. Переваливаясь по-утиному, Зародова вышла из кухни, и скоро до ушей Бориса долетели ее слова о каком-то кинофильме, где слишком откровенно что-то показывают, что, по ее мнению, показывать никак нельзя.

Поняв, что старуха села на любимого конька, Борис зевнул, потянулся и пошагал в ванную.

Белая ванна, наполненная желтоватой от хвойного экстракта теплой водой, белый кафель на стенах, зеркало над белоснежной раковиной — Борис будто перенесся в другой мир. Он быстро разделся, забрался в ванну и засвистел — давняя привычка, от которой его не могли отучить в детстве, — включил кран с горячей водой, улегся поудобнее и, насвистывая под рокот падающей струи, стал думать о письме матери. Он любил свою мать, хотя находил ее взбалмошной, готовой по любому поводу взорваться, но отдавал должное ее неиссякаемой энергии, уму, настойчивости и даже некоторой жесткости характера: ведь в управлении, где родители работали, ее ценили больше, чем отца, который и в семейных делах не играл никакой роли.

Однако письмо матери было всего лишь письмом — где-то вдали неприятно маячили разговоры, объяснения, но еще туманно, глухо; не менее двух недель оставалось до их приезда, за это время, может, что-то произойдет, что-то случится, и все само собой образуется к лучшему. Слабые натуры всегда надеются на силу обстоятельств, которые неожиданно и благоприятно повернутся в их сторону. Сейчас Борис, пожалуй, не столько думал о будущем объяснении с родителями, сколько о тихом коварстве Зародовой. Ему казалось, не будь этого письма, приехали бы родители и как-то все устроилось — тихо, спокойно. А теперь жди шума, жди скандала, теперь прощай ясные денечки, которые он проводил с Зойкой, теперь, разговаривая с ней, надо одновременно думать, что скажет матери — за каждое словечко, произнесенное в благородном порыве, надо отвечать, а это не просто, это серьезно. И во всех этих неприятностях, свалившихся так неожиданно на его молодую голову, виновата Зародова.

Как хорошо, когда он был наедине с Зойкой. Это развязывало руки, освобождая от нудной необходимости взвешивать, заглядывать куда-то вперед. Ему нравилась Зойка, он добивался ее любви — и все, что находилось за пределами этой волнующей цели, казалось не достойным внимания. Он и она — окружающего для него не существовало, пока в какое-то счастливое мгновение он не понял, что наконец добился ее любви. Два дня назад Зоя, гуляя с ним в парке, вдруг сказала о своей матери, которой очень хочется взглянуть на фотографию Бориса. Вот результат его благородных порывов: в их отношения уже вмешиваются люди. Ее мать. И с подругами наверняка поделилась — девчонки так болтливы. А ему вовсе не хотелось разглашать их тайну, и, услышав про фотографию, он в первую минуту оцепенел. К счастью, Зойка ничего не заметила и сама отвела нависшую над ним опасность, она сказала, что мать подождет его приезда. Ему ничего не оставалось делать, как согласиться, прикинув при этом, что до конца августа осталось немного, а там занятия в институте, и тогда будет просто трудно вырваться. Он тут же постарался увести разговор в сторону, в разных обтекаемых выражениях намекая, что еще неизвестно, понравится ли он ее матери, какое произведет впечатление, что родители ужасно деспотичны, но что с ними приходится считаться, иначе какая же жизнь. Зойка только рассмеялась. Ее мама… Да ради дочки она все сделает. Нет, нет, если бы даже… Она замолчала на миг, так и не договорив, и стала рассказывать про свою мать, какая она стала беспокойная в последнее время. Подумать только — она очень суеверная. Когда однажды Зоя вернулась, забыв тапочки, она была просто не в себе, считая, что возвращение — плохая примета. Зоя говорила быстро, и хохотала, и поглядывала на Бориса с сияющей улыбкой. Тут же без всякого перехода нарисовала перед ним портрет Коли Басова с его вечными разговорами о тепловозах и крепком железнодорожном коллективе, где молодоженам подносят ключи от квартир чуть ли не на блюдечке.

— Силен парень! — прервал ее Борис — Даже ключиками брякал.

Она покраснела и опустила глаза.

— Все это ерунда, — Зойка снова рассмеялась, потом ее лицо приняло задумчивое, мягкое выражение. — Коля Басов давно влюблен в меня, безнадежно влюблен.

Это сообщение о каком-то Басове неприятно кольнуло Бориса, но он промолчал, лишь усмехнулся уголками губ и стал глядеть на крыши домов по ту сторону реки и на небо. И хотя ее шутливый рассказ не давал никакого повода к подозрениям, Борис все же рассердился. «Значит, там у нее тоже жених… А я тут, и она мне раньше ничего не говорила, скрывала, может, даже выбирала. Теперь выбрала, добилась и выкладывает…» Его особенно возмущало, что он оказался на одной ступеньке с каким-то Колькой Басовым, что он не единственный у Зойки. От одной этой мысли все закипало внутри. И видимо, на лице его все отразилось, так как Зоя спросила, что с ним. Но Борис отговорился, сказал, что не очень хорошо себя чувствует. Зойка замолкла. Наморщив лоб, она долго смотрела в сторону, будто слушала музыку, доносившуюся с веранды. Там в оркестре неистовствовали малые барабаны, их шумливая дробь напоминала топот сотен каблуков по рассохшейся лестнице.

Минут десять спустя они свернули в узкую темную аллею, Борис резко привлек Зойку к себе.

— Дурачок! — сказала она тихо.

Борис понял, о чем Зойка думает, но тему развивать не стал.

— Ну, ну! — погрозил он. — Словечки…

Уже поздним вечером, перед отъездом на аэродром, они сидели на лавочке, и Борису вдруг стало неловко за свои недавние мысли о Зойке, и новый порыв нежности подхватил