Очерки по русской литературной и музыкальной культуре - Кэрил Эмерсон

был зачислен в Секцию драматургов[292]. Стенограммы заседаний секции в 1934–1940 годах свидетельствуют о том, что Кржижановский энергично участвовал в дискуссиях и говорил то, что думает[293]. Он рецензировал пьесы, написанные другими, и даже представил на обсуждение одну из своих: это была его «музыкальная комедия в двух действиях с частушками» «Поп и поручик» (1934), которой заинтересовались несколько театров[294].

Однако ни одна из оригинальных пьес Кржижановского (если не считать одной инсценировки) так и не дошла до премьеры. В то время как его собственные сочинения не печатались и не ставились на сцене, публичное «я» Кржижановского постепенно стало приобретать очертания критика. Отыскивая у своих любимых всемирно известных драматургов те ценности и подходы, которые были ему дороги, Кржижановский формулировал собственные задачи в области литературного искусства, опираясь на канонический корпус текстов знаменитых и получивших официальное одобрение авторов. С продвижением в печать своих рассуждений об английских писателях ему повезло больше, чем с публикацией собственных рассказов. Сейчас, когда открыт доступ к большей части архива Кржижановского, легко усмотреть преемственность его критики по отношению к художественной прозе. В те времена критические статьи фактически стояли особняком. Они не были научными[295]. Однако повсюду мы ощущаем, как дерзкое воображение писателя дает внутреннюю оценку сочинениям других творцов. Настоящая статья посвящена лишь одному аспекту театральной деятельности Кржижановского, его работам о Шекспире и Б. Шоу[296].

До нас дошли целиком шесть работ о Шоу. При жизни Кржижановского две из них были опубликованы в научных журналах (1934, 1935); более короткие статьи были напечатаны в 1936 и 1940 годах в научно-популярной периодике[297]. Работы о Шекспире более многочисленны (14 статей разной степени готовности, отчасти повторяющих друг друга, пять из которых в той или иной форме увидели свет в первой половине столетия)[298]. Кржижановский высоко ценил этот труд. В 1946 году, оставив всякие попытки напечатать свою прозу, он включил в «перечень публикаций» за год все неопубликованные труды и выступления о Шекспире, общее число которых составило 32[299]. Он выступал с лекциями о Шекспире на собраниях ВТО (Всероссийского театрального общества) и, в период Второй мировой войны, перед режиссерами театров, эвакуированных в Восточную Сибирь. Ни тексты, ни наброски этих выступлений не сохранились.

Этот социолитературный контекст имеет значение, поскольку возвращение имени Кржижановского в 1990 году стало событием как эстетического, так и идеологического порядка[300]. Задача возвращения Кржижановского к жизни потребовала от российских исследователей десятилетий самозабвенного, кропотливого труда. Особый вклад в ее решение внес Вадим Перельмутер, трудившийся в одиночку вопреки неодобрению и партийных функционеров, и перепуганных издателей последних лет застоя. Понятно, что в посткоммунистический период героические воскресители стремились представить его как гонимого бунтаря. Однако архивные записи свидетельствуют о том, что Кржижановский, в сущности, не был ни диссидентом, ни антисоветски настроенным изгоем по убеждению[301]. Несмотря на испытываемую горечь, Кржижановский не стал «писать в стол». Если его речь уклончива и сложна, это не означает, что он прибегает к эзопову языку, чтобы выразить свое отвращение к какому-либо политическому явлению, – скорее всего, Кржижановский считал, что слова уклончивы и сложны по своей природе. Это относится и к человеческому сознанию. Кржижановский не относился к уживчивым людям. Он упрямо писал жалобы, когда нарушались контракты, и отказывался от сотрудничества, если его сочинения подвергались купюрам. То, что он вел себя таким образом, не имея могущественных покровителей или поклонников среди читателей, было результатом либо возвышенности, либо оторванности от реальности. Однако до середины 1940-х годов Кржижановский продолжал делать попытки приспособиться к ней, не теряя при этом самоуважения.

Два английских драматурга и поиски театрального слова

С точки зрения этого общего стремления к соблюдению границ дозволенного Шекспир и Шоу представляли разумно выбранные, безопасные сферы исследований как в контексте 1930-х годов, так и для самого Кржижановского. Хотя, по свидетельству друзей, он мог работать с десятью языками, его более всего привлекали трудности английского языка – а также британский юмор, британский практицизм и такие «реалисты-экспериментаторы» в науке, как Фрэнсис Бэкон[302]. Выбор Бэкона также был разумным и безопасным. Его научный метод был провозглашен диалектико-материалистическим (материализмом на службе борьбы с мистицизмом), и светило такой величины, как Луначарский, связал его прогрессивный дух с театром Елизаветинской эпохи. В поздней статье «Бэкон в окружении героев Шекспира» (1933) Луначарский отметил вклад великого английского эмпирика в открытие нового героя, свободного, но циничного интеллекта – человека, вооруженного Разумом, который внезапно пробуждается в незнакомом, ужасном мире, не управляемом Божеством[303]. Бесстрашная любознательность Бэкона была привлекательна в свете увлеченности его эпохи повествованиями об экзотических путешествиях, и в этом смысле Кржижановский тоже был человеком своего времени. Среди знаменитых сатирических путешествий в мировой литературе он выбрал те, которые были созданы на Британских островах: «Путешествия Гулливера» из прошлого, машины времени и антигравитационные корабли Герберта Уэллса из настоящего и будущего[304].

Не приходится удивляться тому, что Кржижановский нашел самую горячую поддержку среди московских англофилов. К их числу принадлежали молодой Александр Аникст (впоследствии признанный шекспировед), теоретик перевода и диккенсовед Евгений Ланн, а также авторитетный литературный критик, попутчик ЛЕФа и великолепный исследователь Свифта Михаил Левидов. Такие дружеские связи были жизненно необходимы, поскольку Кржижановский не был профессиональным исследователем и не имел контактов в академической сфере. Левидов (репрессированный и расстрелянный в 1942 году) неутомимо заботился о своем друге. В начале 1930-х годов издательство «Academia» готовилось к публикации новой серии переводной мировой классики, в которой Левидову было поручено заниматься томами Шекспира. Левидов договорился, чтобы Кржижановский написал предисловие и комментарий к комедиям[305]. В эти годы Кржижановский также получил контракт на редактирование переводов комедий «Виндзорские насмешницы», «Как вам это понравится» и «Конец – делу венец»; кроме того, Таиров поручил ему создание пастиша из фальстафовских сцен для спектакля Камерного театра[306]. Если бы эти публикации и постановки были осуществлены, для Кржижановского это означало бы шаг к известности и легитимизации профессиональной деятельности. Когда издание Шекспира было сокращено с десяти томов до восьми, из-за чего оттуда автоматически вылетели его статьи, Кржижановский тяжело переживал свое разочарование[307]. Более того, в мае 1937 года он написал протестующее письмо в издательство «Academia», угрожая подать в суд за нарушение обязательств по трем договорам[308].

Согласно деликатному, исключительно достоверному рассказу Анны Бовшек об их совместной жизни, судьба других фрагментов «шекспировского цикла» была более счастливой [Бовшек 2009: 57]. Когда к Левидову обратились с просьбой проанализировать пьесы