Анна Болейн. Страсть короля - Элисон Уэйр

В постели он тоже вел себя более решительно. Как только Анна восстановилась после родов и была воцерковлена, король появился в дверях ее спальни.

– Давайте сделаем сына, которого вы мне обещали, – сказал он, устремляясь к ней с вожделением во взгляде.

Анне пока не хотелось, чтобы Генрих начал предаваться с ней любви. Она сбросила вес, набранный за время беременности, но живот и груди потеряли упругость, а на бедрах, в тех местах, где кожа сильно растянулась, появились сизые прожилки. Боялась проникновения внутрь себя так скоро после родов, и совсем не желала снова беременеть. А кроме того, продолжала терзаться мыслями о любовных утехах Генриха с леди Кэри. Продолжается ли их связь? Спрашивать Анна не осмеливалась и, как предписал супруг, хранила величавое молчание.

Однако она знала свой супружеский долг и понимала насущную необходимость родить королю сына, поэтому отдалась ему и была удивлена силой его желания. Может быть, он с августа не знал женщин? По крайней мере, одно было ясно: он все еще желает ее.

Анну беспокоила неспособность полюбить собственную дочь. Она без особых сожалений оставляла Елизавету на попечение нянек в снабженной всем необходимым детской. Иногда из чувства вины отдавала распоряжение, чтобы принцессу принесли к ней в спальню и положили на подушку у ее ног: пусть все видят, какая она преданная мать, и не догадываются о тяжелом разочаровании, которое испытывала и никак не могла изжить.

Нередко Анна размышляла: любила бы она Елизавету больше, если бы та родилась мальчиком? Прониклась бы теплым чувством к сыну с таким старческим личиком, делавшим младенца отстраненно-независимым, какое было у ее дочери? Маргарет, леди Брайан, которая умело верховодила в детской принцессы Марии и была назначена Генрихом заправлять в детской Елизаветы, отчитывалась, что принцесса в целом хороший ребенок, но склонна впадать в бурные истерики, если ей отказывают в чем-либо, чего она хочет.

– Но девочка опережает в развитии свой возраст, мадам, и хорошо сосет.

Анна успокаивала свою совесть, покупая ребенку милые игрушки – лошадку-качалку, тряпичную куклу, деревянное кольцо, чтобы грызть, когда режутся зубки, – и заказывая для дочери украшения: браслет для тоненьких запястий, маленькую нитку жемчуга и книжечку с псалмами в золотой обложке, которая понадобится принцессе, когда та подрастет. Анна делала все, что, по ее представлениям, должна делать хорошая мать. И молча страдала, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь посчитал ее бессердечной и бесчувственной.

В конце ноября монахиню из Кента признали виновной в измене, и она была наказана в назидание другим вместе с несколькими монахами-францисканцами и священниками, которые поощряли ее юродство. Всех отступников подвергли публичной каре: провели по улицам Лондона к Павлову кресту, где они стояли на эшафоте с зажженными свечками в руках, пока против них читали охульную проповедь.

Однако симпатии наблюдавшей за экзекуцией толпы оказались на стороне Святой кентской девы, как ее называли, и люди выкрикивали ей слова поддержки. Отрадно было думать, что свидетельства ее измены, оглашенные с кафедры собора Святого Павла, прозвучали с достойной убедительностью и что толпа видела, как обвиняемых затолкали в Тауэр ожидать вынесения приговора. Генрих пытался убедить свой неподатливый Тайный совет согласиться на то, чтобы парламент издал против заключенных Акт с осуждением в государственной измене. Он не хотел, чтобы их судьбу решали в открытом суде, опасаясь возможных демонстраций протеста.

К тому времени Анна уже лелеяла в душе тайну. Она была уверена, что снова понесла. Только один раз после рождения Елизаветы, в середине октября, она видела у себя алый цвет женственности. К концу ноября вероятность беременности стала уже очень велика.

– Я жду ребенка, – сообщила она Генриху.

– Дорогая! – Он пришел в экстаз. – Это лучшая новость за долгое время! – Король заключил Анну в объятия и прижался губами к ее губам. – Когда это произойдет?

– Летом. Вероятно, в июле.

– Скорей бы! – Глаза Генриха сияли. – Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, – заверила она мужа, гордая и успокоенная.

Если у Генриха были сомнения в том, что Господь одобряет их брак, эта новость должна их развеять.

В декабре, когда Елизавете исполнилось три месяца, Генрих устроил для нее двор в Хатфилде. Дворец хорошо сообщался с Лондоном и в то же время находился на достаточном удалении от зловонного, часто зараженного разными инфекциями городского воздуха. Под руководством Маргарет Брайан и при содействии армии нянек, прачек, распорядителей и слуг принцессу увезли из Гринвича на север кружным путем, чтобы люди видели ее и осознавали, что это наследница короля.

Наблюдая за отъездом дочери, Анна ощущала знакомую боль вины, но испытывала облегчение. Когда у нее появится сын, она и Елизавету станет любить больше, уверяла себя молодая мать.

Среди девушек на службе у Елизаветы была и Кэтрин Кэри, дочь Марии от Генриха. Она только-только появилась при дворе. Несмотря на очевидное сходство с отцом, король никогда не признавал ее, и она ничего не знала об их кровном родстве. Анна любила племянницу и радовалась тому, что смогла обеспечить ей хорошее место. Кэтрин с восторженным трепетом приняла известие о том, что будет служить принцессе – в отличие от другой дочери Генриха, Марии, которая беззастенчиво отказывалась признавать титул Елизаветы. Из Хартфорда, где бывшая наследница проживала со своим двором, она написала Тайному совету, что будет называть Елизавету сестрой, и никак иначе.

Генрих пришел в ярость.

– Ее следует лишить титула и всех атрибутов принцессы! – кричал он. – Она не моя законная дочь и не может быть наследницей. Она мой бастард, не более того. Отныне пусть ее называют леди Мария.

И король без колебаний отправил депутацию Тайного совета поставить Марию в известность о понижении ее статуса. Анна внутренне аплодировала: наконец-то он проявил твердость по отношению к своей строптивой дочери.

Советники вернулись в Гринвич с мрачными лицами. Мария настаивала на том, что она, и только она, есть истинная дочь короля, рожденная в законном браке. Она сказала, что не станет порочить свою мать, Святую Церковь и папу, и заявила, что обесчестит своих родителей, если ложно признает себя бастардом. Отцу она написала письмо, моля о его благословении.

– Я скорее прокляну ее! – прорычал Генрих, читая послание Марии. – Она надеется, что я не причастен к сообщению, переданному ей советом. Она не сомневается в том, что я признаю ее своей законной дочерью, рожденной в законном браке.

– Вы же не оставите это так? – с вызовом спросила Анна.

Но Генрих не мог: Мария пользовалась популярностью, в то время как ее собственное дитя многие считали бастардом. Екатерину убрали с глаз, заточив в Бакдене, и Мария становилась центром притяжения для тех, кто противостоял королю. Так что решимость этой бунтарки следовало сломить любыми способами, честными или не очень.