Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

— Ну да, а все же интересно, — сказала она. — Топят в кабинете изразцовую печку, в которой сроду не горело ни одно полено.

— Может, ему холодно? — сказал я.—Холодно, хотя на улице солнышко и сухо, как весной. Может, там испортилось центральное отопление?

— Ему холодно! — засмеялась Руженка. — Сейчас, когда на улице как весной, ну конечно! Мне скорее кажется, что ему жарко. Вчера я из кабинета выносила дрова. Знаю я, почему он топит. Жжет бумаги. Жжет бумаги, будто должен прийти конец света!

— ...

— Ну что, — сказала она, когда я немного удивился, мне по-прежнему все было безразлично, — ничего особенного в этом нет. Убирает в кабинете. Бумаги ненужные жжет. Удивляюсь только, что так вдруг. Через столько лет. Сжег бы вдобавок еще и свой красный ковер…

— Если он убирается и жжет бумаги, — сказал я, — так в этом нет ничего особенного, и удивляться не надо, что так вдруг и через столько лет. Надо же когда-нибудь и это делать. Сделал бы все это, к примеру, полгода назад или еще через год — все равно много лет прошло, все равно это было бы вдруг.

— Это правда, — кивнула она, отошла от плиты и села за стол против меня, — это правда. Но, кроме конца света, он может жечь бумаги и по другой причине. Мы будем делать ремонт.

— ?..

— Да-да, начинаем ремонт, — подтвердила она, когда я удивился, — после воскресенья. Кабинет, комнату твоей страшной бабушки, переднюю, может, и столовую и кладовку, наверное, все. Говорят, чтобы было красиво… Чтобы каждому здесь очень нравилось и никому отсюда не хотелось уходить… Чтобы каждый чувствовал себя здесь как дома.

— Он так говорил? — удивился я теперь уж на самом деле. — Быть того не может. Мне кажется… здесь что-то скрывается. Это не просто так. Вдруг — чтобы каждому тут нравилось! Вдруг — чтобы каждый себя чувствовал здесь как дома! А кто маляр?

— Маляр никто, — оказала она поспешно, — маляра он наймет сам. Он дал мне понять, чтобы я об этом не беспокоилась. Есть у него кто-то свой. Какой-нибудь полицейский в отставке. Но я еще кое-что знаю, — сказала она быстро, — Грон уже два дня возит на тачке в подвал кирпичи. Та горка кирпичей, которая лежала возле дома, была наша. Возит он их в подвал, будто строит там избу.

Действительно, дошло до меня, вчера перед домом была гора кирпичей.

— Это правда странно, — кивнул я, — что он там собирается строить? Может, какую стенку.

— Я думаю, покачала она головой, — что это связано с тем, что он копал. Ведь он копает в подвале добрых полгода, и не возят ли для этого кирпичи… Знаю я и еще кое-что. Мы в этот подвал должны будем отнести, когда начнется ремонт, кое-какие вещи из квартиры. Чтобы освободить маляру место.

— Этому я не верю, — сказал я, — этому нет. Когда у нас в последний раз был ремонт, мебель выносили на лестничную площадку и в те комнаты, где не красили. А это глупость. Зачем носить вещи в подвал?!

— Мне это тоже кажется странным, — сказала Руженка, — потому я и говорю. Зачем это таскать в подвал, когда можно вынести в коридор или в другие комнаты? Но будет так. Сказал мне… ну, конечно, он. Теперь мне становится ясным, зачем Грон делал из веревок петли, он их делал, помнишь, я как-то тебе говорила. Делал их, наверное, для вещей, которые будут выпосить…

Вдруг она затряслась, будто подошла к такому месту в своем рассказе, которое было настолько удивительным, что у нее дальше не поворачивался язык… Словно чего-то она боялась. Вроде бы не могла совсем говорить…

— Так значит, — пересилила она себя, — я скажу, но не беру с тебя клятвы, это нехорошо. Зажечь бабушкин подсвечник — ерунда, и креста на стене у нас давно нет. Но господь — свидетель, если ты меня выдашь, то мне будет аминь. Я этого даже Коцоурковой не сказала.

Я вдруг почувствовал, что на этот раз речь идет о чем-то серьезном. Я сказал, что буду молчать как могила.

— Когда он мне объявил об этом ремонте и подвале, — она подперла голову руками, — сказал мне, чтобы я шла к Грону, что тот мне еще кое-что расскажет. Мне не хотелось одной идти к Грону, я его все время боюсь, кажется мне, что он загадочный и странный человек… но я пошла. Я нашла его как раз возле хода в подвал с тачкой и, правда, он мне все рассказал… Это ужасно, — она встала со стула, — ужасно, что он мне все рассказал. Как вспомню, так меня мороз по коже дерет еще и сейчас.

— ...

— Ну, просто, — сказала она через некоторое время, вернувшись к холодной плите, где были сахар и желтки для крема, — ну, просто… Сказал, что действительно будем делать ремонт и кое-что отнесем в подвал, чтобы у маляра было место, об этом я должна знать, потому что мне придется немного помочь, а если и не буду помогать, все равно мне должно быть известно, что от меня ничего не скрывают… — Она закрыла лицо руками, покачала головой и сказала… — Поставил он тачку, которую держал в руках, на землю, посмотрел на мою шею и сказал: «Барышня, скажу вам правду, всю жизнь у меня в руках были только револьверы, веревки… Я с ними умею обращаться хорошо и так же хорошо знаю, когда человек мертв, а когда еще чуть-чуть живой. Если вы об этом подвале и о переноске вещей скажете кому-нибудь чужому хоть слово, то всем нам крышка…»

На улице светило солнце, был сухой зимний день, в парке, где деревья, кустарник и трава были еще черными, седыми, скамейки стали сухими и чистыми. У меня после обеда был урок музыки, а на холодной плите стояли сахар и десять желтков для крема. Я смотрел на нее, а она на меня, то, что сказал ей Грон, даже если это и не ее фантазия, было серьезно.

— Хорошо, — сказал я через минуту, — будем молчать. Если это действительно так серьезно, то скажет нам об этом еще и он. Он должен бы сказать и мне,