Могикане Парижа. Том 1 - Александр Дюма

Уголь разгорался около четверти часа; когда дым рассеялся, Коломбан запер окно туалетной комнаты и, по-прежнему освещаемый красноватыми языками пламени, перенес жаровню в комнату. ,

Потом он запер дверь, соединявшую спальню и туалетную комнату.

Кармелита встала; инструмент, в последний раз вздохнув, затих; девушка пошла молодому человеку навстречу. ,

Коломбан был бледен и едва держался на ногах: он надышался едкого дыма, от которого хотел уберечь Кармелиту.

Они взялись за руки и сели на диване; там они решили и умереть.

Так они посидели несколько минут друг против друга, жадно вглядываясь в любимые черты при свете свечи, стоявшей на фортепьяно. Часы пробили полночь.

Молодые люди чуть приметно вздрогнули: по-видимому, напоминание о позднем часе не произвело на них особого впечатления.

Действительно, какое значение для них теперь могло иметь время, ведь одной ногой они уже ступили в вечность?

Если бы кто-нибудь вошел в комнату и увидел красивую пару (юноша и девушка сидели, целомудренно держась за руки, обменивались нежными взглядами и вполголоса переговаривались), он принял бы их за жениха и невесту, щебечущих о любви и обсуждающих счастливое будущее.

Пылающие губы Кармелиты чистым поцелуем прижались ко лбу Коломбана, в то время как душа девушки отвечала ему:

— Да снизойдет на тебя благословение твоей матери, о Коломбан! Никогда еще более невинный поцелуй не запечатлевался на более чистом лбу! Любовь моя, жизнь моя, смерть моя! Я тоже ни на минуту не переставала думать о тебе, ведь я полюбила тебя с того самого дня, как узнала тебя, и если бы не затмение, ослепившее меня на время, я бы осыпала тебя всеми возможными радостями, какие дано смертному испытать на земле! Впрочем, земного счастья было бы недостаточно, чтобы утолить нашу пылкую нежность. А божественная любовь требует заключения брака на небесах. Вот почему мы бросаем наши земные оболочки — наши души, освободившись от тяжести тел, соединятся в горних высотах… Пред Господом, к которому мы поднимемся, держась за руки, клянусь, Коломбан, любить тебя через времена и пространства, через неведомые миры! Если, переступая порог этого мира, мне суждено очутиться вместе с тобой в печи огненной, как обещает католическая религия своим грешникам, вечное страдание рядом с тобой для меня желаннее, чем высшее блаженство земной жизни… Клянусь любить тебя даже в адском пламени! Если мне суждено опуститься на дно самой глубокой пропасти, куда не проникнут ни твой взгляд, ни твой голос, ни твое дыхание, моя мысль осветит мрачную пропасть, и я тебя почувствую, увижу, услышу, потому что клянусь тебя любить во тьме бездны!.. С этой минуты мы с тобой накрепко связаны, нерасторжимыми узами прикованы друг к другу; сейчас никакая земная сила не в состоянии нас разлучить, как потом не заставит нас расстаться никакая божественная сила. Ты мне говорил, любимый мой Коломбан, что карающий Господь, кого страшатся люди, есть не что иное, как великая мировая душа, с которой наши души сливаются воедино, как по вечерам солнечные лучи спешат к своему родному очагу… Поцелуй меня, Коломбан, и пусть наши души соединятся, как наши губы, и поскорее вознесутся в сияющие чертоги!.. Я вижу все словно сквозь туман, у меня в глазах темнеет; но мне кажется, я вижу внутренним взором, как блещут звезды, расступаясь и пропуская нас… Прощай, любимый! Прощай всё, что я любила в этом мире, всё, что я буду любить в мире ином! Обними меня крепче, и мы вместе вознесемся на небеса… У меня в душе поют тысячи сладчайших голосов, они повторяют твое нежное имя… Коломбан! Коломбан! Никогда еще на небеса не возносилась более чистая душа, чем твоя, Коломбан! Прощай, любовь моя!.. Прощай, жизнь моя! Прощай, Коломбан!..

Их души умолкли, словно погрузившись в забытье.

Комната постепенно наполнялась угарным газом; пламя свечи заметно бледнело, свет мерк.

Пламя жаровни плясало подобно блуждающим огонькам и, преломляясь сквозь ресницы (отяжелевшие веки молодых людей были полуопущены), переливалось всеми цветами радуги.

Крупные капли пота падали, словно жемчужины, на тело девушки; синеватые тени опустились ей на лицо.

Коломбан сделал над собой усилие, взял девушку на руки и, шатаясь как пьяный, перенес ее с дивана на кровать; он рухнул на пол, снова поднялся и, хватаясь за постель, с трудом лег подле девушки.

Кармелита тем временем из последних сил стыдливо оправляла юбку: край ее приподнялся, оголив щиколотку.

Потом она ощупью поискала шнурок, служивший подхватом для полога, и с немалым трудом отвязала его.

Ей казалось, что голову сдавил железный обруч, в глазах рябило; однако она перехватила подол шнурком и стянула его вокруг ног, чтобы юбка не приподнялась, когда она будет биться в агонии.

Когда со шнурком было покончено, она почувствовала, что Коломбан притягивает ее к себе.

— Да, суженый мой, — прошептала она, — да, вот я!

И молодые люди впервые оказались тесно прижаты друг к другу; руки их сплелись, волосы смешались, губы слились в поцелуе.

Это был их первый поцелуй.

Их можно было принять за двух богинь-сестер — Скромность и Целомудрие, — обнимающихся под присмотром матери — Девственности.

Первым сил лишился Коломбан.

Он откинулся, прервав поцелуй; по всему его телу пробежал озноб; он попытался снова припасть губами к Кармелите, однако его горло словно сдавила железная десница, язык не слушался его, и он с трудом пролепетал:

— Приди!.. Приди!.. Приди.

Он уронил безжизненную голову девушке на грудь; в висках у нее шумело, в ушах звенело, но она расслышала последний зов возлюбленного; почувствовав на груди тяжесть головы любимого, девушка вздрогнула и едва слышно вскрикнула.

Этот общеизвестный факт признается и медициной; он подтверждается всеми статистиками, хотя наука никак его не объясняет: когда кончают самоубийством мужчина и женщина, первым обычно умирает мужчина.

Мы лишь констатируем перед читателями этот факт; кто может, пусть его объяснит.

Итак, первым умер Коломбан.

Кармелита поняла, что любимый испустил последний вздох; она открыла глаза, к ней на мгновение вернулись силы и голос, из самого сердца вырвался крик:

— Коломбан… Коломбан!..

Она притянула поближе его голову, прижалась губами к его лбу и из последних сил прошептала:

— Я здесь! Я здесь!

И уронила голову рядом с головой возлюбленного. Часы пробили один раз.

Если помнят читатели, именно в это время ссора в кабаке утихла; трое молодых людей, встреченные нами в самом начале этой истории, а также их таинственный спаситель приказали подать ужин.

Вы не забыли, дорогой читатель, что Сальватор и Жан Робер покинули улицу Мясника Обри, где оставили двух приятелей, Петруса и Людовика: те спали, уронив головы на стол, под присмотром лакея, отвечавшего по приказу Сальватора за их безопасность.