Несокрушимые - Игорь Лощилов

Выяснить силы своенравного гетмана было поручено воеводе Григорию Волуеву. 4 января он с пятьюстами ратниками подошёл к Троице со стороны Александровской слободы и, не обнаружив к своему удивлению там неприятеля, беспрепятственно проник в крепость. Теперь её гарнизон вместе с пришедшим ранее Давидом Жеребцовым представлял внушительную силу, и воеводы решили не медлить. На другой день они задумали сделать большую вылазку, в ней захотели принять участие и те из домосидцев, кто не утратил способности держать оружие. Их пытались отговорить, ссылаясь на очевидную слабость, они не слушали. Долгорукий ответил за всех:

— Отведя от края погибели, грешно лишать нас радости торжества.

Верно сказал, от него никто такого не ожидал. Идти решили по трём направлениям. На двух главных, охватывающих главный лагерь Сапеги со стороны Клементьевского поля и горы Волкуши, предстояло действовать Волуеву и Жеребцову. Долгорукий с Голохвастовым наносили вспомогательный удар в сторону Келарёва пруда.

С Васильева дня[10] шли сильные снегопады, зато назначенное для вылазки утро выдалось ясным, снег весело искрился в лучах яркого солнца, у воинов был радостный настрой. С необыкновенным воодушевлением ринулись они в бой и без особого напряжения выбили неприятеля из ближних закопов. Далее пошло хуже из-за глубокого рыхлого снега; пришлось вернуться восвояси с несколькими десятками пленных, и хотя замысел выполнить полностью не удалось, стало ясно: силы у Сапеги уже не те. Об этом и известили Скопина. Тот собрал сводный русско-шведский полк под началом князя Ивана Куракина и направил его под Троицу. Одновременно во все концы направились летучие отряды. Опытный Сапега внимательно следил за действиями русских и не мог не отметить наращивания их сил. С появлением летучих отрядов у себя в тылу он встревожился, что будет обойдён и отрезан от своей главной базы в Дмитрове. Быть прижатым и раздавленным о стены непокорной крепости, у которой безуспешно топтался шестнадцать месяцев, — подобной участи нельзя пожелать даже врагу. И чтобы воспретить такую опасность, он 12 января спешно отошёл к Дмитрову.

В лавре не хотели верить стремительному бегству грозного врага, подумали, что коварный Сапега измыслил новую хитрость, но высланные проведчики утверждали: лагерь пуст. И тогда в него двинулась толпа измученных людей, большинство из которых впервые покинула крепостные стены. Сначала они ковыляли, еле передвигая опухшие ноги, но постепенно в них проникал бодрящий дух свободы, быстрее, быстрее, и вот уже многие побежали, падая, поднимаясь, и снова с ребячьим озорством зарываясь в снег невиданной белизны. Перед ними предстала картина стремительного бегства: опрокинутые повозки, разбросанное снаряжение и оружие, не подлежащее уносу награбленное добро. В иных землянках находили и ценные вещи, в основном из ограбленных церквей. Но вот раздались крики ужаса — наткнулись на обиталище пленников, иных мёртвых, а иных ещё живых, но умученных пытками. У одного из спины были вырезаны ремни, у другого обрублены руки и ноги, у третьего сорвана кожа с головы вместе с волосами, у четвёртого отгнивали подрезанные пятки, набитые конским волосом. Звери, истинные звери! Оказав посильную помощь несчастным, препроводили их в лавру, а в брошенном лагере оставили засаду на случай, если Сапега вздумает возвратиться. Да Бог с ней, с засадой, таиться не стали, ибо скрыть радостного благовеста всех лаврских храмов всё равно было нельзя.

В Москву отправили инока с известием об избавлении обители от 16-месячной осады. С радостью встретили самого Скопина, открыли перед ним все двери и выдали из казны монастырской пять тысяч рублей для расплаты с новоприбывшими шведами. Князь Михаил смотрел на крепостные разрушения, на еле-еле живых защитников, которых нечаянная радость едва ли не лишила последних сил, и не мог сдержать слёз. Подошёл за благословением к Иоасафу и преклонил перед ним колени. Тот молча гладил его по голове и тоже плакал. Наконец сказал:

— Мы были тьмою, но ты пришёл и принёс нам свет. Поступай же и далее как чадо света.

Скопин понимал, что наступил благоприятный случай для очищения северо-восточной Руси от полчищ Сапеги; его ратники, воодушевлённые стойкостью защитников лавры, сами рвались в бой. Однако противник был многоопытен и даже ослабленный не допускал пренебрежения к себе; преследованию препятствовали также глубокие снега. Несколько дней в лавре стучали топоры и визжали струги — делали лыжи, для всех одинаковые: два аршина в длину и половину в ширину. Настрогали полтысячи, поставили на них умельцев, русских и шведов, и пустили на Дмитров, остальные пошли вслед по проложенной дороге.

Сапега решил дать бой в поле и выстроил своё войско на подступах к городу. Его атаковали с хода и с такой мощью, что смяли первую линию. Наши действовали сноровисто, быстро перемещались, тогда как тяжеловооружённые поляки вязли в снегу. Их полегло множество, и Сапега с остатками войска заперся в городе. Теперь ему самому предстояло испытать участь осаждённого. Смирив гордыню, ибо до сих пор находился в ссоре, он обратился к Рожинскому за помощью. Тот вдоволь насладился унижением извечного соперника, даже переусердствовал. Насилу упросил его Мархоцкий откликнуться на просьбу, и Рожинский как бы в насмешку направил к Дмитрову двое саней с ратными припасами и двадцать всадников.

Русские готовились к приступу, полагая, что он будет последним. Гетман вполне разделял их мнение, пощады он не ждал. Помощь пришла с другой стороны, в городе появилась Марина Мнишек. Покинутая всеми и мужем, но всё ещё мнящая себя русской царицей, она, переодевшись в одежду казака с бараньей шапкой на голове и с колчаном стрел за плечами, прискакала к Сапеге из Тушина, имея в своей маленькой, но коварной головке новый план для продолжения российской смуты. Однако времени для обсуждения у них не нашлось, Куракин приказал начать приступ. Отчаянно защищавшиеся воины Сапеги дрогнули под натиском превосходящего противника и уже были готовы сдаться, когда на стены взошла отважная беглянка. Сняв шапку и распустив по плечам длинные волосы, она крикнула:

— Смотрите и стыдитесь! Я женщина, и то не теряю мужества!

И с этими словами пустила стрелу из лука, поразив одного из неприятельских воинов.

— Ай да мамо! — вскричали восхищенные казаки, вслед за ними приободрились и остальные. А союзники были вынуждены отойти, поскольку израсходовали все припасы. Город был удержан, хотя и ненадолго.

После боя Марина открылась: она ждёт ребёнка, законного наследника русского трона. Теперь ей не нужен ни тот, кто скрылся в Калуге, ни тот, кто стоит под Смоленском, — никто. Единственно, в ком она нуждается, так это в надёжном друге, способном защитить права сына и быть его наставником до тех пор, пока он не станет тем, кем призван, — царём. Роль этого друга она и предложила Сапеге.

Гетман отнёсся к предложению настороженно, ему по нраву разбойная вольница, а не дворцовые интриги, да ещё неизвестно, кто там родится, может быть, вовсе не наследник, в общем, стал отговариваться. Марина сразу поняла и презрительно скривила тонкие губы:

— Величия достоин лишь тот, кто дерзает.