Дот - Игорь Акимов

Майор Ортнер повернулся к холму, чтобы посмотреть, как струи свинца обливают бронеколпаки, как солдаты редкой цепью бегут вверх, но ничего не увидел: ветви кустарника закрывали почти весь склон. Но дот был виден. И разрывы мин позади него были видны. Хороши минометчики, удовлетворенно отметил майор Ортнер и поглядел по сторонам, выискивая прогалину, с которой можно было бы наблюдать всю картину боя. Кусты росли свободно, а потому были высоки и плотны. Хоть к дороге возвращайся…

Ему понравилось, что он не чувствует в себе ни суеты, ни спешки. Состояние мудреца. Я сделал все, что в моих силах, и теперь могу подождать… Майор Ортнер прислушался к себе: чего я хочу? Он хотел помочиться. Последний раз это случилось еще ночью, в селе. Он собирался сесть в машину, и, как человек предусмотрительный, вспомнил: а ведь неплохо бы перед поездкой освободить мочевой пузырь. Не очень-то и хотелось, но надо. Темень была такая, что он не видел струю (впрочем, «струя» — это сильно сказано; так — лилось…), и звук был не убедительный — стук влаги, смачивающей пыль. Но удовлетворение осталось. С тех пор прошло не так уж и много времени, но в это время вместилось столько!.. Во-первых — сильнейшее переживание (сейчас уже можно себе признаться: самое сильное переживание за всю прожитую им жизнь), когда он шел по ложбине между холмами, физически ощущая на себе (сперва это был правый бок, а потом — уже возле дороги — шея) взгляд снайпера через оптический прицел. Столько энергии сгорело в нем за эти несколько минут! — поэтому позыв на мочеиспускание не удивил майора Ортнера: ведь нужно удалить внезапно возникшие в теле шлаки… Кстати — тех минут под снайперским прицелом он не ощутил. Они не растягивались и уж тем более не промелькнули. Их просто не было. Было время. Оно стояло. Время стояло, а майор Ортнер протискивался сквозь него. Он был, был, был (возможно, эти импульсы яркого чувства — «я живой… живой… все еще живой…» — совпадали с его шагами), а потом вдруг увидал пыль на своих сапогах — и осознал, что он уже среди солдат, и эта пыль — от их долбежа, от их работы. Только тогда он поднял голову, повернул ее — и взглянул на склон… о, Боже!.. Это было второе потрясение, второе подряд. Удивительно, что его прямо там не стошнило, но сейчас он вспомнил, что сильнейший позыв помочиться прямо там, на месте, среди долбивших пересохшую землю солдат — тогда этот внезапный позыв и возник. Еле удержался. Конечно — удержался не из-за солдат. Из-за снайпера. Это был бы такой вызов снайперу! — скажем, такой же, как если бы я помочился на его, снайпера, башмаки. На его месте я бы прихлопнул наглеца, — признал майор Ортнер. И это было бы справедливо: не выпендривайся. Короче говоря, хочешь жить — терпи. И майор Ортнер стерпел боль в паху, хотя это было ох как не просто. Может быть, он вдруг понял, что снайпер не выстрелит, и почувствовал такую слабость… которую тоже надо было скрыть от окружающих. Тело стало ватным; вот тогда и полегчало в паху. Должно быть, вяло подумал он, вместе с остальным телом расслабилась и мышца мочевого пузыря? иначе говоря, причиной боли было не переполнение, а спазм от страха?.. Спускаясь с насыпи (исчезая из поля зрения снайпера) майор Ортнер прикидывал, где сейчас помочится, но уже подходили офицеры. Проявить перед ними свою слабость (а иначе этот демократический жест они бы не поняли) майор Ортнер позволить себе не мог. Вот тебе и различие: то, чему солдаты не придали бы значения, для офицеров было бы знаком, что он — вопреки его очевидной породе — плебей.

Теперь все это было позади. И струя была что надо. А уж ощущение… Майор Ортнер даже глаза прикрыл — так ему было хорошо. Но счастье, как известно, это не длительное состояние, не процесс, — это фиксация. Осознал: я счастлив, — и на этом оно кончилось. Вот так костер — полыхнет от охапки соломы на нежданную высоту — и уже нет пламени, только память о нем в голубых огоньках между мерцающими головешками… К тому же и чистота ощущения нарушилась: напомнила о себе прямая кишка. Это только так говорится — «напомнила», на деле же она заявила о себе в полный голос. Майор Ортнер когда-то знал из курса физиологии (посещал его факультативно) о связи — то ли мышечной, то ли нервной — мочевого пузыря с прямой кишкой. Сейчас выкапывать из прошлого — как это происходит на самом деле — было не время. Кишечник уже требовал: опорожни меня немедленно. Пришлось прервать мочеиспускание, присесть где стоял… Запах ему не понравился. Это естественно: последние дни — так сложилось, вернее, таковы были вкусовые предпочтения Харти, — основой его питания было жареное мясо и колбаса, тоже поджаренная. Майор Ортнер чуть напрягся — и вспомнил местное словечко: «подсмаженная». Именно так: не поджаренная, а подсмаженная. Княжна Екатерина была бы довольна моими лингвистическими успехами, подумал он. А Харти следует втолковать, что овощей должно быть больше, чем мяса. Здоровая пища — здоровые мысли.

Сидеть на корточках поначалу не составляло труда, и пулеметный грохот ближе к земле слышался куда глуше. Ну вот, — опять осознал майор Ортнер, — опять я умудрился забыть, что рядом происходит бой, мой бой. Мой первый бой. Но теперь-то мне ничто не мешает сосредоточиться на нем — ни мочевой пузырь, ни прямая кишка. (Его опять отвлекла посторонняя мысль: а где, кстати, находится кал до опорожнения: в прямой кишке или в сигме? А может быть даже — в нисходящей ободочной? Но вот этого он уж точно никогда не знал, и потому отбросил вопрос, даже не попытавшись справиться с ним самостоятельно.) Первоначальное опорожнение не принесло удовлетворения. Может, там ничего уже и не было, но кишечник все еще был возбужден. Спешить некуда, рассудил майор Ортнер, так почему бы не дать кишечнику возможность угомониться? От непривычной позы ноги слегка затекли, поэтому майор Ортнер, чтобы дать импульс крови, сжал-расслабил икры, уселся поудобней и стал слушать бой.

Его слегка беспокоило, что до сих пор молчат пушки гауптмана Клюге. А ведь пора. Пулеметы бьют, значит, пыль уже осела и бронеколпаки заметны (если знаешь, где их искать). Что же там могло произойти?

Вот затихли минометы. Нетрудно догадаться: атакующие с тыла уже приблизились к доту.

И тут он услышал новые звуки, едва различимые за ревом пулеметов. Звуки были как бы округлые, они скатывались призрачными шариками по склону холма небольшими сериями: три-четыре, три-четыре, а вот и пять. ДШК, понял майор Ортнер, русские крупнокалиберные. Ты хотел свой бой — ты его получил…

Из-за холма опять послышались взрывы. На этот раз гранаты. Хотелось бы знать — чьи… Майор Ортнер был не настолько сведущ, чтобы различать по звуку взрыва свои «эмки» (скажем, старушки М24, которые так далеко летят благодаря своим длинным деревянным ручкам, или новейшие М39) и русские РГД («лимонки»). Если повоюю подольше, думал он, возможно, постигну и это. Только вот какой мне прок от этого знания?

Гранатный бой краток. И этот не затянулся: четыре взрыва — и конец… Нет, вот еще одна граната взорвалась, но ее звук был иным, он чем-то неуловимо отличался от прежних. Звук точки. Что это означает… конечно же ясно, что это означает, но перевести это понимание в слова, назвать своим именем… Нет, нет. Ведь был же какой-то шанс… Майор Ортнер знал, что его хлопоты пусты — но цеплялся…

А пушки все не стреляли.

Уже и не выстрелят, понял майор Ортнер, и как бы в подтверждение этой нехитрой мысли его пулеметы один за другим стали умолкать. Только сейчас он обратил внимание, что в конце боя их хор был не таким густым, как в начале. И это тоже понятно.