Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

источник иннервации, запрограммированная режимом масса будет продолжать биться в имперских конвульсиях.

Все имеет не только следствия, но и причину. Как и всякое глобальное зло, неототалитаризм произрастает из весьма скромных предпосылок. Непосредственно все началось с концепции «суверенной демократии», предложенной как альтернатива жесткому авторитаризму. Оглядываясь сегодня назад, можно с уверенностью сказать, что любой жесткий авторитаризм имел бы гораздо менее разрушительные последствия для будущего России, чем тот иезуитский способ управления страной, который был выстроен командой Владимира Путина первого призыва в 2000-е годы.

Дилемма, с которой столкнулся Путин, придя к власти, состояла в том, что он должен был сворачивать демократические институты в обществе (действуя в интересах олигархии, сложившейся в 1990-е годы), оправдывая это необходимостью «защиты демократии». Это была инерционная политика, продиктованная слабостью режима, который не обладал в начальной фазе политическими ресурсами, позволяющими ему открыто посягнуть на мифы «славной» ельцинской революции. В обществе оставалось много ферментов революционного брожения, которые были совершенно неуместны на новом историческом этапе, но подавить которые открыто власть не решалась, поэтому курс был взят на то, чтобы не уничтожать демократические институты, а обезвредить их. Нужно было сделать общество устойчивым к любой критике власти, воспитать в нем иммунитет в отношении демократических механизмов, оставляя нетронутой внешнюю демократическую оболочку.

Те, кто немного знаком с медициной, знают, что в отношении борьбы с гипертонией существуют две противоположные стратегии. Отчасти гипертония (повышенное давление) вызвано активностью специфического ангиотензинпревращающего фермента (АПФ), который определенным образом воздействует на стенки сосудов, что может приводить к гипертонии. Одним из способов борьбы с этим злом является подавление данного фермента при помощи различных средств, называемых ингибиторами, но это не всегда срабатывает. Со временем был найден другой метод лечения – блокирование рецепторов в стенках сосудов, которые реагируют на фермент – возбудитель спокойствия, тогда количество свободного фермента в крови теряет свое абсолютное значение, так как организм его не замечает. На практике в сложных случаях приходится применять комбинированную терапию – отчасти подавлять фермент при помощи ингибиторов, отчасти – подавлять чувствительность рецепторов.

Суверенная демократия как раз и оказалась такой комбинированной терапией в лечении «социальной гипертонии» российского общества. Вместо того чтобы полностью изжить «фермент свободы», власть прибегла лишь к его «мягкому» ограничению при помощи «политических ингибиторов». Общественная дискуссия была вытеснена из массового информационного поля в интернет-резервации, политический метаболизм («обмен существ» во властных структурах) поставлен под контроль при помощи управляемых выборов, в правоохранительную систему ввели антидот из политически администрируемых судей. Но после этого общество в целом оставалось скорее живым, чем мертвым. По крайней мере, по сравнению с советской Россией содержание фермента свободы в крови общества было и остается очень высоким.

Можно было, конечно, сразу пойти на полное переливание крови в прямом и переносном смысле слова, но демиурги «суверенной демократии» выбрали иной путь – они сосредоточились на нейтрализации фермента свободы. Из электронных средств массовой информации был создан пропагандистский утюг, которым начали придавливать общественное сознание: сначала – мягким поглаживанием, после – прижимая мозги с «отпаривателем». У общества подавлялись рецепторы демократии, оно приучалось не реагировать на эксцессы режима, не обращать внимания на деградацию общественных и политических институтов. В этом и была главная фишка концепции «суверенной демократии» – хоть обкричись, все равно тебя никто не услышит.

Но была и проблема: чем более деструктивными становились общественные процессы, чем нагляднее была деградация властной вертикали, тем больше надо было нагревать пропагандистский утюг. «Дело ЮКОСа», «дело Магнитского», «Кущевка», «дело Сердюкова» – все это рушило авторитет власти и подстегивало фронду, которая на ожиданиях демократических реформ, обещанных Медведевым, вылилась в «болотное движение». Чтобы справиться с этими процессами, требовалось нечто особенное, общество надо было в буквальном смысле слова оглушить, сделать что-то такое, чтобы сознание сорвалось с тормозов. Конфликт с Западом стал необходимым условием выживания режима, и он начался строго по расписанию. Украина, конечно, повод, но далеко не причина. Кремль был заинтересован в конфликте, с его помощью он задвинул свой пропагандистский утюг прямо в мозги обывателю и стал разглаживать им все сохранившиеся еще к этому моменту извилины. В украинский конфликт вошел один народ, а выйдет из него совершенно другой. В этот момент и возникнет та самая псевдовключенность, которая отличает тоталитаризм от авторитаризма.

С псевдовключенностью обывателя в политику теперь придется повозиться – загнать его туда легко, а вот выгнать оттуда практически невозможно. Кремль оказался заложником своей собственной игры, выбранный им в момент кризиса политический курс является для него безальтернативным. Он теперь может идти с этим вновь обращенным народом в исторический тупик вместе хоть до самого конца, до самого Судного дня. Но стоит ему попытаться вильнуть в сторону и как-то вывести себя и страну из штопора, народ оторвет режиму голову. Вот такая вышла драма всепоглощающей любви 86 процентов к своей власти.

Лучше всего это рассмотреть на примере Донбасса. Конечно, можно сколько угодно развлекаться, пугая Запад перспективой ядерного апокалипсиса, но вряд ли этого реально можно желать для себя и для своих детей. В Кремле сидят прагматики, которые знают разницу между словом и делом. Они играют в рискованный покер с историей, думая, что в последний момент сдернут карту. Проблема в том, что те, кто живет вокруг Кремля, ни в какие игры не играют, они в это все верят. Для Путина Донбасс, как и Сирия, – разменная монета в торге с Западом за зоны влияния и за право делать со своим народом все что угодно. Для его яростных приверженцев Донбасс – истовая новая религия, они молятся на Путина как на пророка, который вернет им империю в ее первозданном виде. Зрители русского Колизея расселись на трибуне и ждут захватывающего зрелища: Владимир Путин с голым торсом разрывает на арене американского льва. Пока Путин дерется со львом, он в их глазах равен Гераклу (собственно, так его и изображают), но страшно себе представить, что случится, если ослабевший гладиатор захочет вдруг пожать льву лапу.

В Донбасс нельзя было входить, потому что из него нельзя уйти по-хорошему. Если Кремль оттуда уйдет, то Донбасс сам постучится в ворота Спасской башни своей запыленной шахтерской каской, а может быть, и чем покруче. Теперь Путин до конца жизни обречен без устали биться на арене, он окончательно выбрал свое амплуа. Но стоит ему уйти с арены, как публика разорвет его на части. Главная угроза режиму исходит теперь вовсе не слева, не от либералов или демократов, а справа, от «черной сотни». Достаточно проследить за эволюцией взглядов «героя нового времени» Стрелкова, чтобы понять, что поддержка Путина «черной сотней» условна – они любят только побеждающего гладиатора, но стоит ему оступиться, как они опустят большой палец вниз. Путин не может себе позволить никакого маневра, только вперед – от одной победы к другой, пока не задохнется. Рано или поздно он споткнется, ибо ничьи силы не являются бесконечными. И тогда черносотенное цунами, порожденное крымским землетрясением, накроет Россию.

Очерк 40

Развитие государственно-олигархического капитализма в России

Крот русской истории чрезвычайно трудолюбив, но, так как он роет вслепую, пути русской истории оказываются неисповедимы. Режим, созданный исключительно с охранительными целями и поставивший перед собой задачу заморозить русское общество на десятки лет вперед, сам того не желая, производит глубочайшую революционную вспашку этого общества, приближая свой неминуемый финал.

Русское общество вошло в эпоху Путина одним, а выйдет из нее совершенно другим. И все это не вследствие «подрывной» работы вражеских сил, а благодаря действию объективных законов истории,