Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

реакция постфактум воплощает в жизнь программу проигравшей революции. Историческая инициатива переходит к победителю, но направление исторического движения не меняется. История, и не только российская, знает этому множество примеров. Столыпинская аграрная реформа есть не более чем реакционный ответ на требования захлебнувшейся в крови революции 1905–1907 годов. «Русская весна», какими бы сугубо личными ни были ее поводы, в конечном счете есть ответ на захлебнувшуюся в медийных помоях «болотную революцию». Горе побежденному – власть всегда обкрадывает несостоявшуюся революцию, топорно и своекорыстно реализуя ее лозунги.

Не стоит примитивизировать людей, сидящих в Кремле. В конечном счете они не глупее и не умнее тех, кто заседал в Координационном совете оппозиции. У них просто разные цели. Но они не настолько неадекватны, как это иногда кажется после просмотра вечерних новостей. Когда разговор ведется в узком кругу и не под протокол (в хорошем смысле этого слова), многие из тех, кто отвечает за политический курс Кремля, демонстрируют и всестороннюю информированность, и глубокую проницательность, и завидную изобретательность.

Власть не может не ощущать и, как следствие, не осознавать, в чем состоит главный вызов времени. Она прекрасно осведомлена о том, что именно правовой произвол и коррупция, а вовсе не социальная политика (которую удается удерживать на плаву за счет уникально высоких цен на энергоносители) являются главным триггером политического брожения в стране. Она также понимает, что на всякий политический вызов должен быть дан симметричный политический ответ, и она судорожно ищет подходящий формат для такого ответа. В общем, то, что мы сегодня наблюдаем, – это первый эскиз, так сказать, черновой набросок некой новой политики.

Если поиграть в исторические аналогии (отдавая, однако, себе отчет в том, что любые аналогии хромают), то на исторических часах новой России где-то 1907–1913 годы. Власть, придя в себя от испуга, пытается решить две взаимоисключающие задачи: охладить общество и разогреть общество. С одной стороны, она обрушивает репрессии на головы революционеров, не особенно церемонясь с выбором средств. С другой стороны, она потакает обществу, пытаясь по-своему решить те проблемы, которые были поставлены в повестку дня революцией.

«Болотная революция» поставила в политическую повестку дня два вопроса: о борьбе с коррупцией и о реформе политической системы (включая конституционную реформу и судебную реформу в самом широком смысле слова). Власть пытается решить одну из этих задач в удобной, приемлемой для себя форме – организовав борьбу с коррупцией, не меняя системы в ее существенных чертах. Причем я допускаю, что речь идет именно о желании бороться с коррупцией (так, как они себе это представляют), а не только о стремлении продемонстрировать видимость этой борьбы.

В свое время, отвечая на вопрос журналистов о судьбе Сердюкова, Владимир Путин неожиданно бросил фразу о том, что «у нас же не 1937 год». Он забыл добавить: пока… У всех криминальных историй, которые обрушивает сейчас на головы обывателей государственное телевидение, есть один общий знаменатель. Будучи разными по своей природе, происхождению, составу заинтересованных лиц и другим важным элементам, они все вместе являются частью политики «управляемого террора». Пока управляемого… Скорее всего, кроить новую политику будут по старым лекалам «борьбы с олигархами». На примере одного, самого «крутого», будут «лечить» остальных чиновников. В конечном счете все они должны усвоить, что в России может быть только один «неприкасаемый». Много лет назад, когда Владимир Путин еще был «мужиком, едущим на ярмарку», он создал себе политическую репутацию на борьбе с олигархами, перехватив у оппозиции 1990-х ее лозунги. Теперь, когда Путин стал «мужиком, едущим с ярмарки», он, скорее всего, попытается повторить свой успех и восстановить свою утраченную репутацию, создав себе имидж борца с коррумпированной бюрократией.

На этот раз бюрократы как объект тщательно культивируемой государственными средствами массовой информации ненависти должны заменить собою в массовом сознании ставших менее актуальными олигархов. Борьба с бюрократией будет, по-видимому, главным лозунгом нового политического сезона. Теперь на рядовое чиновничество может обрушиться тот самый «бессмысленный и беспощадный» террор, который до этого момента испытывали на себе рядовые предприниматели. Чиновники в будущем будут поступать в СИЗО пачками и скоро составят там конкуренцию коммерсантам. Быть рядовым сотрудником налоговой инспекции, полицейским или агентом спецслужб будет уже не так комфортно и безопасно, как прежде.

Впрочем, как и в случае с олигархами, террор затронет отнюдь не всех чиновников, хотя неуверенность почувствуют многие. Власть не может ставить своей целью уничтожение бюрократии, являющейся ее опорой, как ранее она не могла по тем же причинам ставить своей целью уничтожение олигархии. Задача не в том, чтобы стереть бюрократию с лица земли, а в том, чтобы сделать ее послушной, сломать ее буйное своеволие, внушив страх. Своеволие бюрократии должно быть подавлено так же безжалостно, как в свое время было подавлено своеволие нуворишей. И те и другие должны постоянно помнить, кому обязаны всем, что имеют.

В своей апологии «возвращения» Андрей Колесников («Коммерсантъ») писал, что Путин вернулся в 2012 году, чтобы сломать созданную им же вертикаль. На самом деле он хочет не сломать вертикаль, а спрямить ее. Сегодня вертикаль ниспадает вниз потоками, как Ниагарский водопад, а должна бить, как струя из брандспойта. Я думаю, что действительное политическое содержание нового контрреволюционного курса не осмыслено даже самим Путиным. Он действует, более полагаясь на интуицию, чем на расчет. Тем не менее, по сути, новая политика Кремля сводится к установлению (восстановлению) режима «личной власти».

Кому-то это покажется странным, но сегодня Владимир Путин обделен властью. Россией правит не он, а некое «властное облако». Он создал систему, которая в конце концов вышла из-под его контроля. Он не собирается менять эту систему (он не умеет по-другому управлять государством, и система как таковая его полностью устраивает), а хочет только вернуть себе утерянную власть. Поэтому я не исключаю, что в процессе этой реорганизации кооператив «Озеро» может существенно пострадать, хотя суть режима от этого нисколько не изменится. Это не разрушение вертикали, а ее совершенствование.

В каком-то смысле «украинский» курс Путина направлен против элит вообще. Путину не нужны элиты, не только ответственные и самостоятельные, но и коррумпированные и зависимые. По-разному, но все они создают угрозу стабильности его власти. Ему нужны послушные и запуганные исполнители его воли, которые являются приводными ремнями между ним и «народом». Как ни странно, его старые друзья на эту роль уже не подходят. В новых условиях они оказались политически нефункциональны. Слишком много ресурсов теряется на промежуточных стадиях. В сытное и мирное время на это можно было закрывать глаза. Но в эпоху кризисов и волнений они стали обременением.

Теоретически есть два способа контролировать бюрократию. Во-первых, демократически, при помощи гражданского общества в условиях экономического и политического плюрализма. Этот путь Путину не подходит по определению. Во-вторых, за счет установления тотального личного контроля над аппаратом власти. Этот путь ему гораздо ближе, и, судя по всему, он как раз в эту сторону и сдвигается. Но мало иметь амбицию, нужна еще и амуниция. Режим личной власти должен опираться на свой собственный аппарат насилия, которого у Путина пока нет. Все, на что он может опереться, – это спецслужбы, напичканные его друзьями, которые и крадут у него власть.

Ключевая проблема – в отсутствии рычага, при помощи которого Путин мог бы перераспределить власть внутри вертикали в свою пользу. Это только Мюнхгаузен мог вытащить себя из болота за волосы. Путину для этого требуется политический инструмент. Он не может ограничить власть «питерских» до тех пор, пока они являются его единственной опорой. Выясняется, что для устойчивости вертикали требуется не один, а целых два стержня, чтобы можно было опираться на них попеременно. Вывод, скажем, для России не новый. Со времен опричнины самодержавие так