Мария, княгиня Ростовская - Павел Комарницкий

Мария горько усмехнулась. Всё-таки вера Христова уже прочно укоренилась на Руси, и число самоубийц было невелико. Однако даже те, кто не кинулся ночью в прорубь, не ткнул себя в сердце ножом и не удавился где-нибудь на косо торчащем из руин обгорелом бревне, часто уходили из жизни, которая стала им не нужна. Уходили тихо и мирно, чисто по-христиански. Достаточно было взглянуть в глаза, чтобы определить — вот этот не жилец. Женщины, утратившие всех родных, часами сидели неподвижно и безмолвно, порой даже не отвечая на вопросы. Они ели, если видели перед собой кусок хлеба, но если не было, то не искали его. Как докладывали Марии, князь Ярослав Всеволодович, вставший княжить во Владимире после гибели брата, велел своим людям собирать несчастных воедино, монахи из погорелых монастырей пытались хоть чем-то подкармливать их, но многие упорно возвращались на родное пепелище, где их поутру заставали окоченевшими, с открытыми заледенелыми глазами…

Но так обстояло дело только во Владимире, Суздале и Переяславле-Залесском. Во многих же городах рязанщины уже и вОроны перестали залетать на пепелище, и только буйные заросли кипрея отмечали место, где недавно жили люди. А уж сколько погибло весей мелких, никто и не считал.

Пришедшая весна принесла некоторое облегчение в смысле пропитания. В огородах пробилась первая зелень, щавель пошёл в жидкую похлёбку, ревень и лесные коренья. Мужики ростовские ловили рыбу, молодые парни доставали со дна водяной орех чилим, бабы и девки копали камышовые корни. Но все понимали, что облегчение это временное. За весной и летом всегда приходит осень, а за ней долгая суровая зима.

Главная беда, пахать было не на чем. Большую часть лошадей угнали монголы, заодно порезав на мясо и добрую половину коров — тех, которых не успели схоронить в лесной чаще. Но если от нехватки молока страдали главным образом малые дети, то от отсутствия хлеба страдали все. Каков работник, нахлебавшийся пустой щавелевой похлёбки? Против ветру устоять бы и ладно…

К счастью, удалось всё-таки вовремя подогнать табуны коней, закупленные на Черниговщине и в Киеве. На это дело Мария не колеблясь выгребла всю казну, до последней серебряной монеты, до последней куньей и беличьей шкурки. Свою лепту немалую внёс и владыко Кирилл, оставивший из церковной золотой и серебряной утвари только кадило древней работы да оклады икон. Ростовские зажиточные купцы и бояре, глядя на такое дело не отставали, только что не сняли с себя нательные серебряные кресты и шапки. Все хорошо понимали — не поднимут нынче весной мужики пашню, быть следующей зимой голодомору. Ни оброка боярам, ни торговли купцам не будет, всем смерть и разоренье… Четыре тысячи коней продал сам князь Михаил из своих табунов, по цене вполне умеренной, да ещё и половину в долг отпустил. Остальные купили в торгу. Почуявшие прибыль местные торговцы попытались было вздуть цены, но ростовские купцы, памятуя наказ княгини, держались как один. Вот наша последняя цена, больше ни полушки. Поймите, господа честные купцы черниговские да киевские, надо нам столько-то коней пашенных, не меньше, и дать более вам нечего… Не хотите, как хотите, пойдём хоть до Галича… И местные купчины, видя такую отчаянную твёрдость, умеряли свои аппетиты. Действительно, в беде люди великой, сверх меры наживаться на погорельцах грешно.

Все приобретённые лошади были розданы землепашцам под залог урожая. Получившие вожделённую животину, ростовские крестьяне плакали, обнимали и целовали лошадиные морды, все как один благословляя мудрую княгиню Марию и святого — так и говорили вслух — Кирилла.

От беспрестанных забот Мария высохла до прозрачности. Венецианское зеркало, подаренное Василько Константиновичем, уворовали монголы, но и без него Мария знала, что на лице у неё остались одни глаза. Так уже было однажды, давным-давно, в то первое счастливое лето, когда юная княгиня, совсем ещё девочка, только осваивала премудрости управления огромным княжьим хозяйством… Вот только глаза тогда были совсем, совсем другие. Счастьем светились тогда глаза.

В памяти беззвучно всплыло:

«Страшная я стала, Василько?»

«Ты самая красивая у меня»

«Да уж… Скажи, я сильно похудела, да?»

«Где? Как ты могла, без моего дозволения? А ну, показывай, где похудела-то?..»

Мария уронила перо и горько, безутешно разрыдалась. Свет мой, Василько, да как же это я и без тебя…

И снова всплыло в памяти:

«Ты знай, Василько. Знай наперёд. Без тебя я жить на свете не буду»

«Да минует нас чаша сия!»

Стиснув зубы, княгиня подавила рыдания. Не миновала та чаша. И жить дальше придётся.

— Вот он, великий хан!

Менгу разглядывал открывшуюся перед ним панораму города, щуря глаза. Ещё один город… Сколько же у этих урусов понастроено городов?

Всадники передовых летучих отрядов уже с гиканьем скакали вблизи стен, обкладывая город со всех сторон. У воротной башни метались возчики какого-то оплошавшего, отставшего от прочих обоза — ворота захлопнулись перед самым носом, дабы не допустить прорыва врага в город. С башни им уже бросали верёвки — Бог с ним, с добром, душу бы спасти. Если повезёт, и не словишь спиной вражью стрелу, так втянут купчину наверх…

— Пусть китаец ставит свои машины там и там! — Менгу указал нагайкой на места, где следовало поставить стенобитные машины. — Обстрел начать завтра. Ногану и Дэлгэру вести беспокоящий обстрел. Всем прочим отдыхать, готовиться к осаде!

— Ровней, ровней клади! А, язви тя, косорукие!

Князь Михаил наблюдал с крутого берега, как на пристани грузятся ладьи. Да, полсотни ладей сила немалая…

Как только пришла весть от боярина Фёдора, управлявшего от имени великого князя в Чернигове, Михаил Всеволодович тут же отдал приказ отрядить подмогу ратными людьми. Благо водный путь был открыт, Десна у Чернигова обычно вставала в середине ноября, Днепр же у стен Киева ещё позже.

Но не только ратные подкрепления следовало доставить в осаждённый город. Главное — вывезти людей, кои на стенах стоять не могут… Сожжённый город можно восстановить, были бы руки. А вот мёртвых уже не поднять.

— Ну, всё готово у нас, княже! — к Михаилу подошёл воевода лодейный Акинф. — Велишь отплывать?

— Сейчас Ростислав Михайлович подойти изволят, — усмехнулся Михаил. — Видать, с девкой какой любезничает напоследок. Ты там пригляди за ним, Акинф.

Ладейщик крякнул.

— Может, зря ты, княже? Опасно очень. Десна, это не Днепр, стрелы поганых с берега на берег…

— Потому и отправляю. — усмехнулся Михаил. — Своя кровь, и надёжа моя к тому же. Однако в таком вот деле и ясно станет — может парень князем быть, или токмо дунуть в горсть да к носу поднести.

— А вот и княжич наш, ясный сокол!

Ростислав спускался с горы лёгкой юношеской походкой, несмотря на тяжесть кольчуги, переливавшейся на нём серебряной чешуёй.

— Готов я, тато!