Жизнь волшебника - Александр Гордеев

для него. Всё это уже

пережито с Ирэн. По логике жизни ему теперь следует не развлекать себя подобными

променадами, а ласкать ребятишек, играть с ними, нюхать их душистые затылки…

Нина же намерена развить успех своего удачного мудрого хода с билетами.

– Тут недалеко есть один деревянный мосточек, – сообщает она, – давай прогуляемся…

Роман смотрит на неё с недоумением.

– А зачем нам туда идти?

– Просто так… Ой, ну как ты не понимаешь…

– По-моему, этот мосточек не так уж близко, – вздохнув, говорит Роман. – А ведь мне рано утром

на работу. Я просто мечтаю выспаться.

– Да-да, – холодно смиряется она с видом «ну как я могу не согласиться с таким важным

фактом».

Замкнувшись, она ускоряет шаги, и невинный снежок под каблуками её элегантных сапожек

скрипит пронзительно и с визгом.

– Разве нам недостаточно фильма? – оправдывается Роман. – Ну что нам на том мостике?

Постоим, потопчемся и назад?

141

– А ведь ты грубо ломаешь меня, – отвечает Смугляна, уловив его насмешку, – Да, мне хочется

просто пойти и, как ты говоришь, потоптаться на том мосточке. Да, я романтичная и, по-твоему,

глупая. Но уж какая есть. Я хочу быть незаурядной, а ты сковываешь меня в этом стремлении…

Мне бы вообще, наверное, лучше жить в одиночестве, без семьи, и делать какое-нибудь большое

дело, чуть ли не для всего Человечества. Пойми мою натуру… Меня постоянно куда-нибудь влечёт.

Если бы я жила в другие века, то именно я пошла бы в Иерусалим или поплыла за три моря.

– Или за четыре, – устало и от этого ещё более язвительно поддакивает Роман. – Только в тех

твоих далёких веках больше было не романтики, чтоб ты знала, а грубой, можно сказать,

полускотской жизни. Очутившись там, ты наверняка захотела бы мотануть куда-нибудь ещё… И

зачем только у нас эту мечтательность возводят едва не в культ? У нас даже есть писатели-

мечтатели, а учителя в школах призывают учеников мечтать. А по-моему, так это вид психического

расстройства, мешающего жить. У меня вот тоже была одна глупая мечта… Ну, так это в детстве…

По логике-то, мечтательность взрослых людей идёт от плохой, невыносимой реальности. Но ведь

жизнь-то у нас нормальная. Где-нибудь в Америке живут и похуже. И ничего. А мы всё мечтаем,

уносимся куда-то в тридевятое измерение, а в реальной жизни, которая на самом-то деле только

одна, никак не научимся жить. Так что, извини, но мой Иерусалим сейчас на крыше, которую мы с

Витькой заливаем гудроном, чтобы летом на ней не образовывалось трёх или четырёх морей. И ты

должна это понимать. Потому что дом, на который я хочу заработать, нужен и тебе. Неужели ты не

понимаешь, что я просто устаю? Ты посмотри на меня внимательней… Я не привык жаловаться, а

в этой ситуации так даже и права хныкать не имею. Мне стыдно от своих жалоб. Но что мне

делать, если ты не видишь этого сама?

Смугляне обидно, что ей в ответ на его неожиданное признание приходится молчать о своих

трудностях, с которыми уж она-то справляется. Или он думает, что уколы в поликлинике – это так

себе, комариные укусики? Ему-то что: чувствуя от неё постоянный запах лекарств, он лишь

посмеиваться над её затяжной «простудой», а вот знал бы он всё. Правда, и хорошо, что не знает

и не задумывается об этом всерьёз. Но разве не обидно быть лишённой даже права на

сочувствие?

– Но ведь и я устаю, – всё же возражает она, – у меня тоже масса дел. Всем известно, как

загружена современная женщина…

«Ох, уж эта современная женщина», – лишь хмыкает про себя Роман.

В очередное воскресенье Галя предлагает Смугляне съездить к мужчинам на их крышу, отвезти

обед, а заодно помочь, чем смогут.

Трудности подъехавших помощниц начинаются с того, что они не могут подняться на крышу по

открытой пожарной лестнице, сваренной из уголка и ребристых арматурных прутьев, которая под

ногами ходит ходуном. Роман и Виктор едва убеждают их, что всё это достаточно прочно, только

пусть они лезут, не глядя вниз. Забравшись, наконец, и отойдя от страхов, помощницы с минуту

любуются открытым видом сверху. Мужчины в эту минуту уже жуют привезённое, не разбирая, что

именно хватают. Помощницы ради интереса берутся за «отдыхающие» лопаты, не могут их

поднять и потом некоторое время растерянно смотрят со стороны на эти инструменты,

облепленные асфальтом.

Сегодня Роман и Виктор ровняют обширную яму на крыше, в которой летом застаивается целое

озеро дождевой воды. Для этого на кровлю поднято два зиловских кузова горячего асфальта

(шоферу, привезшему асфальт в выходной день, они заплатили, а поднял его на автокране сам

Виктор). Эту дымящуюся гору асфальта, сваленного на краю холодной крыши, они сначала

защитили от ветра кусками картона и фанеры. Теперь, нагружая асфальт на железный лист, они

стягивают его к провалу. Работать нужно быстро, чтобы эта гора не успела схватиться. И тут-то

Смугляна, никогда ещё не пробовавшая длительной физической нагрузки, оказывается

потрясённой работоспособностью мужчин. Чтобы почувствовать себя полностью вымотанной, ей

хватает и получаса каких-то маломальски напряжённых действий. Роман же, как она замечает,

своей неутомимостью превосходит и атлетически сложенного Виктора. Сколько же ему нужно таких

вот её усталостей, чтобы и у него не поднимались руки? У Смугляны уже апатия ко всему, а

мужчины, в промокших от пота, дымящихся на холоде старых свитерах, так же азартно орудуют

тяжеленными лопатами. Трудно представить, что они в таком темпе работают с утра, и так же

будут вкалывать до темноты. Виктор между делом успевает отпускать в адрес своей жены шуточки,

за которые дома она бы кинулась мутузить его кулачками, но здесь её целомудренный слух будто

заложен. Здесь мужики работают и здесь они правы во всём. Дома-то они, конечно, рассказывали,

что работают тут, но не рассказывали, как работают. Да об этом словами-то, пожалуй, и не

расскажешь.

В этот день к Смугляне приходит понимание, почему вечером Роману не до ласковых слов и

почему спит он неподвижно, как большое горячее пятно, неприятно пахнущее гудроном. Его

усталость, оказывается, сильно отличается от её усталости. Прижавшись к нему этим вечером под

одеялом, она вдруг впервые осознаёт, что не любить этого человека и не верить ему просто

нельзя. И всю свою будущую жизнь с Романом она видит уже чуть иной: сегодня с их

142

воображаемого домика снят за ненадобностью весь второй этаж вместе с балкончиком,

башенками и флюгерами. Нина впервые задумывается о неизбежности деревенского хозяйства с

каким-нибудь там обывательским поросеночком или телёночком,