Социальные истоки диктатуры и демократии. Роль помещика и крестьянина в создании современного мира - Баррингтон Мур-младший

Подобные идеи вряд ли могли понравиться богатым спонсорам национального движения. Кроме того, состоятельные торговцы были возмущены допуском неприкасаемых в ашрам [Nanda, 1958, p. 135] Ганди, а его поддержка бастующих рабочих в Ахмадабаде в конце Первой мировой войны могла вызвать неприязнь остальных [Ibid., p. 165]. На первый взгляд кажется невероятным, что богатые городские классы могли оказать поддержку национальному движению, при том что землевладельческая аристократия, по поводу которой Ганди сделал ряд примирительных заявлений, относилась к нему враждебно.

Противоречие отчасти устраняется, если вспомнить, что программа свадеши, или локальной автономии, была по сути призывом «покупай индийское!» и помогла в борьбе с засильем британских товаров. Более того, с позиции богатых классов в учении Ганди о достоинстве простого труда были полезные стороны. Он выступал против политических забастовок, потому что они выходили за рамки учения о ненасилии и отказа от сотрудничества. Как он говорил в 1921 г., «не требуется особенных усилий разума для понимания того, что наибольшая опасность заключается в политическом использовании труда, пока рабочие не понимают политических условий страны и не готовы трудиться на общее благо» [Gandhi, 1933, p. 1049–1050]. Даже в случае экономических забастовок он подчеркивал «необходимость подумать тысячу раз, прежде чем бастовать». Он надеялся, что, когда рабочие станут более организованными и образованными, принцип арбитража вытеснит забастовки [Ibid., p. 1048]. Эти взгляды нашли выражение в его осуждении социалистических идей, например конфискации частной собственности и классовой борьбы, в заявлении, опубликованном влиятельным Рабочим комитетом ИНК в июне 1934 г. [Brecher, 1959, p. 202].

Таким образом, учение Ганди, несмотря на ряд черт, характерных для крестьянского радикализма, в целом лило воду на мельницу богатых городских классов. Его идеи успешно соперничали с радикальными западными теориями (которых придерживались немногие интеллектуалы) и помогли вовлечь массы в движение независимости, что придало ему энергию и действенность, но в то же время позволило сохранить привлекательность движения в глазах класса собственников.

Ганди был выразителем взглядов индийских крестьян и сельских ремесленников. Имеется множество свидетельств об энтузиазме, с которым эти слои встречали его воззвания. Крупные части этой группы населения, как показано в следующем разделе, пострадали от натиска капитализма, ставшего кульминацией предшествующих бедствий. В итоге то же самое недовольство, которое в Японии нашло для себя отдушину в движении «молодых офицеров» и в ура-патриотизме, в Индии при Ганди дало начало совершенно иной разновидности национализма. Тем не менее их сходства не менее важны, чем различия. В обоих случаях националистические движения оглядывались в прошлое в поисках модели идеального общества. В обоих случаях они не понимали проблем современного мира. По отношению к Ганди эта оценка может показаться излишне суровой. Многие западные либералы, осудившие современное индустриальное общество, увидели в Ганди весьма привлекательную историческую фигуру, особенно из-за его внимания к ненасилию. Мне эта симпатия кажется признаком слабости современного либерализма и его неспособности решить проблемы западного общества. Если что и ясно с определенностью, так это то, что современные технологии никуда не исчезнут и быстро распространятся по всему миру. Не менее очевидно, что, в какой бы форме ни возникло идеальное общество, если оно, конечно, когда-нибудь возникнет, это точно будет не автономная индийская деревня, полагающаяся на услуги местного кустарного производства, эмблемой которого является прялка Ганди.

Конфигурация классовых отношений в период британской оккупации и характер националистических лидеров придали освободительному движению черты квиетизма, что ослабило революционные тенденции среди крестьянства. Свою роль сыграли также другие факторы, в особенности то, что нижние слои крестьянства были разобщены по кастовому и лингвистическому принципу, будучи привязанными к господствующему порядку традиционными нормами и мелкой собственностью. Тем не менее сияние репутации Ганди и желание англичан скрыть масштаб беспорядков, имевших место как в период их правления, так и в момент перехода к независимости, не позволяют судить о подлинном размахе происходившего насилия. В последние 200 лет индийские крестьяне отнюдь не всегда вели себя покорно, как некогда считали ученые. Анализ тех условий, которые заставляли крестьян переходить к организованному насилию, может оказаться нелегкой задачей в силу скудности свидетельств, однако он способен пролить свет на факторы, которые препятствовали вспышкам насилия.

Ряд поучительных сведений можно извлечь из анализа крестьянских выступлений с момента установления британской гегемонии на субконтиненте после битвы при Плесси до восстания сипаев. Один индийский ученый недавно проделал очень полезную работу по сопоставлению огромного массива материалов о гражданских смутах на протяжении этого периода. Встречается около десятка достаточно явных случаев массовых крестьянских восстаний против помещиков. По крайней мере пять из них выходят за рамки нашего исследования, поскольку речь идет о выступлениях мусульман или местных неиндусских племен.[235] В целом список крестьянских бунтов в Индии производит бледное впечатление по сравнению с Китаем. Тем не менее встречаются существенные моменты. Мы рассмотрим крупномасштабные восстания. Во всех случаях на первом плане были экономические бедствия крестьян. Поводом к одному восстанию стала грядущая инспекция; в других случаях речь шла о разгневанных крестьянах, которые повесили налоговых чиновников из касты брахманов, занимавшихся вымогательством. Однажды крестьяне-индуисты восстали против мусульманских сборщиков налогов [Chaudhuri, 1955, p. 65–66, 141, 172]. В этом эпизоде к группам мятежников численностью в несколько сотен человек, которые скитались по сельской местности, присоединялись жители, временно принимавшие их сторону ради общей борьбы с правительством, чье положение в то время было неустойчивым. Другой существенный момент заключается в том, что солидарность восставших, по крайней мере на время, преодолевала кастовые различия, например те, что изолировали крестьян от ремесленников и сельских служащих. Однажды объединились дояры, маслобойщики и кузнецы; в другой раз – цирюльники и домашние слуги, включая помощников кредитора [Natarajan, 1953, p. 23, 26, 58]. Фрагментация индийской деревни, очевидно, не всегда была помехой для борьбы. Чтобы обобщить то, что можно узнать из этих свидетельств, мы можем заключить, что индийские крестьяне имели вполне определенные представления о справедливом и несправедливом правлении, что экономические тяготы могли принудить к локальному выступлению даже, казалось бы, покорное население и, наконец, что традиционные лидеры, поддерживавшие тесные связи с крестьянством, играли некоторую роль в этих восстаниях.