Второй Фронт. Антигитлеровская коалиция. Конфликт интересов - Валентин Фалин

Не последнюю роль в выборе Рузвельта сыграло то обстоятельство, что Вашингтон не видел убедительной демократической, в американской интерпретации, альтернативы нацизму и великодержавному шовинизму в самой Германии. Без лишних слов понятно, что позиция так называемой «просоветской» фракции в антинацистском лагере меньше всего слыла за выход из положения. Лучше, находили некоторые советники президента, – «нацистские генералы» без Гитлера. Характерно, что даже в послевоенных аналитических документах разведки США продолжала присутствовать мысль – только тотальное крушение могло заставить немцев «обновить свое политическое мышление», тогда как успех «20 июля 1944 года (день покушения на Гитлера. – В. Ф.) вызвал бы в оптимальном варианте незначительные поправки немецкого образа политического мышления, придал бы ему цивилизованный и более приемлемый вид»[671].

Не обнадеживало, когда «соображения» Герделера, Шахта, Канариса и Вайцзеккера почти повторяли зондажи эмиссаров Гиммлера и если разнились, то не обязательно в лучшую сторону. Не могло не сбивать с толку то обстоятельство, что содержательная часть платформы оппозиции вращалась в кругу понятий, перекликавшихся с территориальными программами Гитлера. Деятели, претендовавшие на право выступить от имени «настоящей» Германии, предлагали США мир на условиях признания «исправления несправедливостей» Версаля и сохранения за германским империализмом функции главного противовеса «большевизму»[672].

Чтобы утвердиться в военных концепциях, сконцентрировать силы США на главном, президент должен был сначала сам нащупать четкую политическую платформу и закрепиться на ней, сформулировать для себя идейное и политическое кредо, которому предназначалось стать стержнем практических акций. Тот факт, что Рузвельт созрел для самоопределения именно в конце 1942 – начале 1943 года, нельзя отстыковать от перемен на Восточном фронте и размежевать с неясными для президента намерениями Сталина. Не решил ли советский диктатор в одиночку конзумировать плоды своих успехов, не поэтому ли он не принял протянутую Вашингтоном руку?

С учетом позиции Черчилля президент не заблуждался: шансов на открытие второго фронта в 1943 году никаких. Американский руководитель мог представить себе реакцию Москвы на очередное вероломство демократий, особенно если Гитлер соберет силы для еще одного крупного наступления на Восточном фронте. А если государство не исключает для себя сделок с противником «в зависимости от обстоятельств», оно, как правило, переносит свою мораль на партнеров.

Лондон и Вашингтон не однажды прикидывали в 1941 году, затем летом-осенью 1942 года, не станет ли советское руководство в отсутствие взаимодействия с западными державами искать модус вивенди с Германией? С июня по октябрь 1941 года о спасении через видимость замирения с агрессором советский диктатор должен был думать. По некоторым данным, в первые недели нацистского нашествия Сталин взвешивал возможность расширенного издания Брестского договора 1918 года. Он как будто поручил Берии вступить в контакт на сей предмет с послом Шуленбургом (посол и персонал посольства Германии к этому времени еще не покинули территории СССР) и продублировать зондаж по специальным каналам. Кое-какие следы этого есть, доказательств пока не обнаружено. Поражение вермахта зимой 1941/42 года поменяло Сталина и Гитлера местами. Теперь Берлину надлежало искать способ оформления нового баланса.

А что делать после Сталинграда? На Темзе и Потомаке были не на шутку обеспокоены, как бы немцы не ударились в панику, не выразили готовность сникнуть перед Советским Союзом. Хуже всего, с точки зрения Запада, если бы вермахт сдался на милость Красной армии.

Январским (1943 года) заявлением Рузвельт давал понять и СССР, что не согласится априори на условия восстановления мира, предварительно не проговоренные с Вашингтоном и не одобренные им, что прекращение состояния войны между Германией и любым государством – участником антигитлеровской коалиции без санкции США не будет иметь для них юридической силы.

Позднее президент даже раздвинет свою претензию на особый статус. Сплошь и рядом прибегая к двухсторонним сделкам с Англией, Канадой, Австралией, Китаем, Бельгией, – об их содержании советскую сторону чаще всего не ставили в известность, – глава администрации предупреждал Лондон и других, что не признает результатов их переговоров, особенно с СССР, выходящих за пределы сугубо двухсторонних отношений[673].

Текст, зачитанный Ф. Рузвельтом на пресс-конференции в Касабланке 24 января 1943 года, гласил:

«Президент и премьер-министр после исчерпывающего обсуждения военного положения в мире более, чем когда-либо, убеждены, что мир во всем мире может наступить только в результате полного уничтожения германской и японской военной мощи. Таким образом, цель этой войны можно выразить простой формулой: безоговорочная капитуляция Германии, Японии и Италии. Их безоговорочная капитуляция будет означать надлежащую гарантию мира во всем мире для многих поколений. Безоговорочная капитуляция означает не уничтожение немецкого, японского или итальянского населения, а уничтожение философской концепции в Германии, Японии и Италии, основанной на завоевании и подчинении других народов».

При выработке этой формулы Черчилль попытался было опустить упоминание Италии. Британский военный кабинет, на изучение которого он передал проект заявления, рекомендовал не настаивать на поправке с учетом возможного негативного ее влияния на Балканские страны, Турцию и самих итальянцев[674].

Заявление о безоговорочной капитуляции было важнейшим актом Рузвельта. По реальному значению его можно поставить в один ряд с ленд-лизом. Устанавливались, наконец, рамки, в которых следовало вести планирование, обеспечение и осуществление американских военных операций. Появилась платформа, которой прежде недоставало для сближения взглядов и соединения действий основных участников антигитлеровской коалиции. Пока больше в теории. Минет около года, прежде чем западные державы созреют хотя бы для частичной координации своих шагов с усилиями Советского Союза.

М. Мэтлофф говорит о заявлении как самом существенном результате конференции в Касабланке, «оказавшем так или иначе глубокое воздействие на последующий ход войны». Еще в 1942 году, утверждает он, Рузвельт исходил из «традиционных оборонительных целей США, требовавших прежде всего обеспечения безопасности Атлантического и Тихого океанов», что отразилось в предписаниях «закрепиться на рубеже Австралия – Гавайи, удерживать Китай в войне, обеспечивать морские перевозки в Англию и вторжение в Северную Африку». «Других отчетливо намеченных задач, – по оценке исследователя, – Соединенные Штаты (тогда) не имели. Можно полагать, что по выполнении этих задач президент хотел сразу же созвать мирную конференцию, на которой он, ничем не связанный, стал бы добиваться более широких целей США, избегая ошибок президента Вильсона». «В дебатах с союзниками главным козырем американского военного руководства была бы свежая, гибкая военная мощь Соединенных Штатов, их накопленные, но неиспользованные боевые силы»[675].