Обреченный царевич - Михаил Попов

– Это всего лишь ляпис-лазурь, нильские ракушки и немного золота. И получается нагловатый, забавный зверь. – Толстые пальцы ласково вертели хрупкую на вид статуэтку. – Здесь что интересно? Он не только это сам сделал, но и сам придумал.

Методически кланявшийся в сторонке мастер поклонился на этом слове значительно глубже.

– И это ты задумал сам?

Взгляд царя указал на лежащий на высокой, выше пояса, подставке кинжал. Большой, посверкивающий и вызывающе острый на вид. Его лезвие было трехполосным. В центре – основа из черной бронзы, по краям – наплавления из массивного золота. Рукоять украшена изображениями саранчи, льва и быка и мелкими цветами опять же из золота.

Апоп явно залюбовался и утратил говорливость на время.

– Ты одновременно заслуживаешь и наказания, и поощрения, Гульга. Изготовлять оружие в Аварисе позволено лишь специальным мастерам. Ты нарушил закон, но в результате нарушения явилось на свет это чудо. Я вот что сделаю с тобой. Я заберу кинжал и не накажу тебя.

Они вышли. Царь некоторое время любовался изделием. Потом засунул его за пояс и вернулся к длинным объяснениям.

– Ведь там, откуда он приманен сюда, все они находятся в услужении, самом жалком и полном услужении у жрецов какого-нибудь местного божка или городского управителя. Их вечная работа – статуи для поклонения, ритуальные сосуды, надгробия, а то и вообще фаянсовые амулеты для успокоения хитрых купеческих душонок. У меня они свободны от жестких и ничтожных заданий. Делайте, что хотите, говорю я им. Ибо свобода – это единственное, чего вечно не хватает художнику. Вот вам золото, вот камни, вот помощники, вот время – удивляйте! Ты знаешь, что самое забавное? Сначала почти никто не понимает своего счастья. Они, в это невозможно поверить, тоскуют! Их, как правило, привозят вместе с женами и детьми. В делах ремесленных корень отцовства весьма важен. Некоторые тайны переходят от отца к сыну только с солью крови. Так вот, они тоскуют не по отчему дому, не по родине, а по своей прежней тюрьме, которую называют родиной. Получив без счета бесценные материалы, ваяют, высекают, рисуют все тех же идолов и скучных маленьких тиранов прежней своей жизни. Когда им прямо говоришь, что этого не надо, они переключаются на меня. Знаешь, сколько здесь моих каменных, медных, бронзовых болванов.

Царь махнул рукой, и согбенные работники побежали к бассейну, что имелся в углу двора, дабы облиться из кожаного ведра, ввиду неожиданного перерыва в работе. Апоп не обращал на них внимания.

– Я часто здесь бываю. Их привычки мне известны. И манеры тоже. Лишь бросив взгляд на любую плакетку, я скажу, из-под чьего она резца. Смотри сюда, Мериптах. Тут новая стела. Не законченная. Даже не спрашивая, определю, кто мастер – Эанатум.

Сзади раздались восхищенно-подтверждающие ропоты.

– Здесь нет пока надписи, но мы и так поймем, что тут будет изображен поход некоего царя против некоего города. На этой стороне изображен бог, надо понимать, Нингирсу, самая большая фигура. Так положено: чем важнее господин, тем и изображение больше. В руках у Нингирсу сеть, в ней пленные враги. Может, это уммиты, а может, и дикари гутии. Теперь обойдем камень, Мериптах. Здесь рассказ в четырех частях, видишь, стела разбита на четыре этажа. История начинается с того, что оплакивают погибших. Это значит, что вначале чтимый Эанатумом воитель потерпел поражение. Дань жизненной достоверности. Война не состоит из одних только побед. Второй и третий эпизоды – рассказ о победоносном наступлении. Сначала атакуют легковооруженные воины, затем уже богатыри в броне, они довершают разгром врага. И наконец, четвертый этаж – коршуны над полем битвы, они растаскивают трупы врагов. Бог и коршуны делают одно дело.

Мериптах, кажется, смотрел на стелу с интересом.

– В общем, древнейшая шумерская манера художественного мышления, и даже набор приемов все тот же, практически не менялся две тысячи лет. Все фигуры, присмотрись, как бы налеплены на плоскость и выполнены по трафарету: лица треугольные, одинаковые, как будто в войске одни близнецы. Копья все наведены горизонтально и сжаты в кулаках. Причем, обрати внимание, это мелкая хитрость мастера, кулаков гораздо больше, чем лиц, этим достигается впечатление массы войска. Такой продукции преогромное количество в любом полузасыпанном пылью городке за Евфратом. Поверь, разбитые плошки Дефа художественно ценнее, чем эти каменные «рассказы» о временах былой славы. Вот тут у противоположной стены…

Апоп обернулся и переступил через маленькую реку, образовавшуюся в центре двора после обливаний каменотесов.

– Есть другой пример на ту же тему. Тут не шумерская, а аккадская выучка. Значительно более поздняя школа. Сюжет классический, любимый среди мастеров страны Ашшур. Поход царя Нарамсина в горную страну лулубеев, полная победа над неразумными пожирателями собственного потомства. Здесь есть и серьезное сходство с шумерскими поделками – рассказ ведется снизу вверх. Но по спирали, нет разрубания сюжета на этажи. Взгляни, воины Нарамсина поднимаются на горный склон как бы по вьющейся петлями дороге. На дне пропасти уже лежат тела убитых, несколько пронзенных стрелами тел летит сверху вниз. Узел композиции, как и на прежней стеле, – фигура царя, тоже сознательно увеличенная в размере, знак его обожествления. Перед ним фигурки лулубейских вождей. Один с пробитой дротиком грудью, другой в позе молящего. Один явно человек мужественный, другой жалкий трус. Видишь, насколько все тут живее, индивидуальнее, чем там. – Апоп махнул рукой за спину. – Фигуры кажутся подвижными, руки и ноги как у нормальных людей, они пропорциональны. И главное – осмысленное соотношение заполненного фигурами и незаполненного пространства. Дар такого ви́дения, воистину, дар. А общее построение – энергичная, восходящая спираль – точно служит воплощению замысла: показать триумф победителя. – Апоп вздохнул и произнес значительно более тихим голосом: – Победу кровопийцы царя над людоедами-дикарями. – Ты понимаешь, куда движется мое рассуждение? – спросил Апоп мальчика, когда они снова были на улице. – Хотя нет, это было бы и невозможно. Придется показать еще несколько примеров. Войдем сюда.

Мериптах, привыкший безропотно сопутствовать увлеченно разглагольствующему правителю, шагнул в очередной дверной проем. И замер, оторопев, хотя открывшиеся виды должны были бы стать мягким, родственным объятием его душе. Это было египетское погребальное помещение. Только – он инстинктивно прищурился – слишком ненормально, до возникновения тоски в висках, увеличенное в размере. Пятьдесят шагов туда, пятьдесят шагов сюда. Не бывает таких могил. По прошествии нескольких мгновений стало понятно, что не только в размерах тут дело. Была и другая причина для внутренней растерянности и недоверия. Здесь все было всего лишь как бы египетское. Очень, очень похоже, но с теми отклонениями в чертах, что сигнализируют рассудку – перед вами не оригинал, а двойник. Опять двойник! Мериптах не произнес даже про себя этого слова, но вся прозрачная отрава, в нем заключенная, вновь воспалилась в его крови.

Но и это еще не все. Этот двор, заставленный каменными плитами, фресками, деревянными панелями, был пародией на порядок подлинной гробницы. Здесь все стояло в ленивом беспорядке косного хаоса, до такой степени насилуя чувство уместного и подобающего, что начинало тошнить.